Афганский дневник - [38]

Музычин выпрыгивает первым, за ним — радист, за радистом — Маджид Абдурасулов.

На последних литрах топлива вертолет Степанова снова возвращается в лагерь. Здесь, на холме, у палаток уже стоит раскладной стол с картой, возле стола сгорбился радист, сидят на табуретках из ящиков офицеры, ходит, часто смотрит в небо, пытаясь сдержать душащие ее слезы, Вера Ивановна. Пока Степанов высаживал десантников, Демидов из упавшего вертолета сумел пробиться по своей рации в эфир, но почти сразу связь снова прервалась: горы, проклятые горы! Несколько секунд слышен доклад Музычина: группа продвигается к ущелью, скоро начнет спуск…

Владимир Маковей мечется от рации к короткой колонне машин, выстроившихся на лагерной дороге. Нет, техника напрямик по единственной горной тропе не пройдет, вся надежда на группу Музычина. Загудел в небе еще один вертолет, вышел в эфир Демидов: группы соединились, начинают подъем из ущелья, в упавшем вертолете погиб Гладков…

…Федор Борисович, как мы мечтали с тобой, что встретимся зимой в твоем Лаврушинском переулке, поднимем стаканы за тех, кто в Афганистане. Федор Борисович, я не верю в то, что случилось, и все мы, твои друзья, не верим. Взгляни, как плачет в ночном лагере весельчак Сережка Музычин — он дважды терял сознание в нечеловеческом спуске в твое ущелье, он был впереди, вместе с Маджидом. Смотри, как шатается, не может снять с плеч рацию Коля Демидов, как ткнулся лицом в борт боевой машины Володя Маковей — он делал все, что мог, но не все пока может техника…

И снова вечер, снова над лагерными палатками, над затерянной в афганских горах долиной повисла тяжелая дымчатая луна. Утром взойдет солнце, и как же хочется, чтобы оно засветило наконец над спокойной, мирной страной! Ради этого здесь служил и погиб Гладков, ради этого здесь еще остаются служить наши прекрасные ребята.

10. В небе и на земле

Корреспонденты охотно и много летают, но перед летчиками нередко остаются в долгу… Написал эту фразу и задумался. Авиаконструкторы утверждают, что если самолет красивый, то он полетит. Но слово не самолет. Красивая фраза часто вызывает недоверие, потому что на ее красивость истрачена какая-то часть смысла.

Итак, корреспонденты охотно летают, охотно и много пишут о летчиках, но, к сожалению, мало и редко пишут о тех экипажах, с которыми летают почти постоянно, — редко пишут об авиаторах-транспортниках. Чаще их воображение занимают летчики, которых они встречали на земле, с которыми сумели подробно, без тряски и гула движков потолковать о небе.

Самое большое расстояние, пожалуй, я пролетел о вертолетчиком капитаном Валентином Швыдким. Правда, сюда включаю и совместное путешествие из Союза в Афганистан на транспортном реактивном самолете, когда мы оба были пассажирами. А познакомился с Валентином еще раньше — на земле, перед отлетом. Справедливее говоря, не познакомились, а были представлены ДРУГ другу кипучим, неудержимым Эдиком Беляевым, сотрудником газеты одного из наших южных военных округов. Эдик, тоже бывавший в Афганистане, вручил мне на дружеской церемонии проводов добрый десяток рекомендательных писем, а на аэродроме, похоже, задался целью перезнакомить со всеми попутчиками. Впрочем, люди сами тянулись к Эдику, обвороженные его веселой энергией, властностью и дружелюбной иронией. Что уж скрывать: завидовал тогда и завидую сейчас Беляеву — я-то схожусь с людьми медленнее, а в нашем журналистском деле это помеха.

Вторично встретил капитана Швыдкого дней через пять, уже в Афганистане. Надо было спешно лететь на северо-восток, а юркие, непоседливые, как обычно, «ми-восьмые» успели рано утром уйти на юг. К обеду на вертолетной площадке, покрытой громыхающими под ногами железными секциями, сутулились лишь два огромных «ми-шестых», бессильно опустив длинные лопасти ниже кабин. Не верилось почему-то, что эти огрузневшие махины, похожие на захмелевших запорожских казаков с замоченными и обвисшими усами, оторвутся когда-нибудь от земли. Но командир местных вертолетчиков майор Валерий Беличенко без лишних слов черкнул на страничке моего блокнота их бортовые номера, лихо расписался после слова «разрешаю» и посоветовал не медлить с посадкой.

Грузовой салон «ми-шестого» размерами и акустикой напоминает заброшенную церковь. Высоко над головой сходятся стропила-шпангоуты, сквозь распахнутые грузовые створки задувает ветер. В «церкви», однако, попахивало бензином: посреди салона стояли железные бочки. Ну, а роль царских ворот играет двустворчатая дверь со стеклянными окошками, задернутыми зелеными шторками. Дверь скрывала от неверующих в чудеса авиации кабину пилотов, в которой кроме двух летчиков помещались еще радист, борттехник и впереди внизу, в стеклянном закутке, — штурман. Штурман показался знакомым, я спросил, где мы виделись.

— Да с Эдиком Беляевым, он провожал, помните?

Как не помнить Беляева…

Командир экипажа — черноволосый, худощавый, очень спокойный майор Виктор Красиёв неторопливо оглядел приборы, надел и расправил черные перчатки, надолго задумался о чем-то своем, потом спросил:

— Сколько у нас топлива?.. Чего тогда ждем?