Афера - [21]

— Да, — не спорит Игорь.

Похоже, охранник рад, что его отпустили. Он отходит, пятясь, как измученный придворный перед безумным королем.

— Вы должны простить Игоря, — говорит мне Сустевич извиняющимся тоном. — Он очень глуп.

— Но со спичками он неплохо обращается, — вступаюсь я за парня.

Сустевич решает вернуться к нашей сделке.

— И сколько же я должен вложить в ваш проект?

Хотя ответ мне уже известен, я делаю вид, будто прикидываю на ходу:

— Давайте посчитаем. Нужен начальный капитал. Для аферы. Офис снять, компьютеры купить, организационные расходы, бухгалтерия. Надо будет нанять человек двенадцать. Ну и еще я тут яхту присмотрел.

— Серьезно? — удивляется Сустевич.

Судя по всему, в переводе мои шутки много теряют.

— Нет, — уверяю его я. — Я просто пошутил. Насчет яхты.

— Так сколько в итоге? — спрашивает он.

— Шесть миллионов долларов, — отвечаю я.

— И вы вернете двенадцать?

— Конечно.

— Ладно, — говорит он, глядя на залив, уже думая совсем о другом. — Терпеть не могу эту погоду. Эти вечные серые тучи.

— Договорились? — переспрашиваю я.

Я не ожидал, что Профессор так легко согласится. Надо было просить больше.

— Да, да, — устало отвечает он. — А что еще вы хотели от меня?

События развивались настолько быстро, что все остальное у меня вылетело из головы.

— Ах да. Первая просьба касалась денег. А вторая — моего сына. Я хочу, чтобы его оставили в покое, пока я буду заниматься проектом.

— Понятно.

— Так по рукам?

— Да, по рукам, — соглашается он. — Больше вы ни о чем не хотите попросить?

— Нет.

— Дима, — зовет он охранника так тихо, словно тот стоит у него за спиной.

К моему удивлению, Дима появляется буквально через несколько секунд.

— Мы вложим шесть миллионов долларов в новый бизнес-проект господина Ларго, — объясняет ему Сустевич.

— Да, Профессор.

— И ты передашь Сергею, чтобы тот оставил сына мистера Ларго в покое.

— Да, Профессор.

— Когда вы откроете счет и будете готовы к переводу денег, позвоните Дмитрию, — говорит он мне. — Счет лучше откройте в Банке Северной Калифорнии. Я с ними работаю на особых условиях.

У меня есть подозрение, что особые условия заключаются во взятках руководству, чтобы те закрывали глаза на отмывание денег, и в особых премиях компьютерщикам, чтобы те переписали программы, отслеживающие подозрительные финансовые операции. Я восхищен смелостью Профессора.

— Да, и еще, Дима.

— Да, Профессор.

Голосом агента из туристической фирмы, описывающего маршрут экскурсии, Сустевич добавляет:

— Если через два месяца мистер Ларго не переведет на наш счет двенадцать миллионов долларов, убей его вместе с сыном.

— Как именно убить? — уточняет Дима.

— Как захочешь.

Дима улыбается в ответ.

Сустевич задумывается. Его извращенная природа на мгновение берет верх.

— Нет, — передумывает он. — Не как захочешь. Ты воспользуешься кислотой.

— Ладно, Профессор, — отвечает расстроенный Дима. Я, правда, не уверен, почему он расстроился. То ли работать с кислотой парню не нравится, то ли этот приказ не даст развернуться его фантазии.

— С вами приятно иметь дело, — поворачивается ко мне Сустевич.

— С вами тоже, — отвечаю я. Хотя думаю лишь об одном: надо не забыть забрать мобильник.

7

Домой я еду по шоссе N I-280. Оно петляет по горным склонам, с которых открывается вид на заросшие можжевельником долины и голубые озера. Очень живописная, умиротворяющая картина. Мало кто знает, но это шоссе пролегает аккурат по линии разлома Сан-Андреас. Машины словно по лезвию бритвы проскальзывают меж двух тектонических плит. С обеих сторон простираются два огромных подземных континента, каждый из которых больше всей Северной Америки. Ты возвышаешься над тем самым местом, где две стороны земли стянуты, как два шелковых лоскута, готовых в любой момент оторваться друг от друга. Каждый раз, проезжая здесь, я нахожу наглядное подтверждение своей теории: за красотой всегда что-то прячется, и у всего самого прекрасного есть особая, незаметная с первого взгляда, цена.

Я еду на юг с шестью миллионами долларов на осуществление моего плана. Впереди большая игра. У меня даже учащается пульс, а дышать приходится глубже. Это машинальная реакция, как у спринтера на старте, но меня это не беспокоит. Я знаю, что обречен и шансов на успех у меня нет, но — с другой стороны — надолго ли бы меня хватило, останься я работать в химчистке? Сколько еще пиджаков и брюк смог бы снять с вешалок? Сколько пятен от макарон смог бы пометить флуоресцентной лентой? Завтра я позвоню Имельде и объясню ей, что должен уволиться, поскольку должен заняться неотложными семейными делами. Она все поймет и, вздохнув, спросит: «Кип, дорогой, ну зачем? Разве ты не знаешь, чем все это закончится?» Я не найду что ответить, ведь Имельда будет права. Если мне повезет, все закончится тюрьмой. Если нет — то вполне ожидаемой преждевременной смертью.

Но другого выхода я не вижу. Я нужен сыну. Если я не помогу Тоби, он погибнет. На мгновение меня осенило: я оказался в этой ситуации не просто так. И дороги, которые мы выбираем, предопределены заранее. Предопределены решениями, сделанными многими годами раньше, а то и до нашего рождения. А когда нам кажется, будто мы делаем выбор, то никакого выбора на самом деле нет. Моя судьба — судьба человека, попавшего в тюрьму Ломпок, — была определена в тот день, когда у мелкого мошенника Карлоса Ларго родился сын. Карлос Ларго относился к нему весьма прохладно и вечно попрекал, но лишь потому, что его собственный отец обходился с ним так же. Я же обречен или повторять его ошибки, или пытаться искупить его грехи, жертвуя собой ради сына. На мне беды должны закончиться, решаю я — я искуплю все наши грехи.