Афера - [5]

Внезапно Фэлкон успокоился. Этим своим спокойствием он уже успел прославиться в банке. Возбуждение прошло. Миллион долларов — приемлемая сумма, но ему нужно больше. Гораздо больше. И не когда-нибудь, а очень скоро.

— Ах вы, мерзкие ублюдки! — прорычал, вскакивая, Кунковски. Стул с подголовником, на котором он сидел, с грохотом врезался в деревянную обшивку стены.

Фэлкон быстро повернулся на крик. Указательным пальцем Кунковски тыкал в сторону, где сидело начальство. Уинтроп уже вернулся с трибуны на свое место во главе стола.

— Сукины дети! — неистовствовал явно пьяный Кунковски.

Фэлкон искоса взглянул на лежавший перед соседом по столу листок бумаги. Под именем Кунковски не значилось ничего. Стало быть, имелось в виду одно — санкция. Итак, акулы набросились на свою жертву.

— Что вы себе позволяете? Думаете, со мной можно играть, как с куклой?

В зале повисла мертвая тишина. Кунковски не сводил с Грэнвилла остекленевшего взгляда.

Тот кивнул метрдотелю. Казалось, он улыбается, словно что-то рассмешило его. Или улыбка просто почудилась Эндрю.

Неверными шагами Кунковски обогнул угол стола, где сидел Фэлкон, и направился к Грэнвиллу. Несколько старших партнеров при приближении Кунковски поднялись со своих мест, но Грэнвилл сидел, невозмутимо посасывая огромную сигару.

Кунковски, крупный, ростом почти в пять футов шесть дюймов, крепко сбитый мужчина, остановился в десяти шагах от него. Габариты свои Кунковски использовал для запугивания людей — Фэлкон не раз становился тому свидетелем. Ему такие выходки не нравились, и сейчас он с интересом наблюдал за происходящим, чувствуя, что на сей раз демонстрация физической силы не поможет Кунковски.

— Вы, ребята, всегда ненавидели меня за то, что я поляк и католик. — Голос Кунковски неожиданно стал хриплым. — Вы презираете меньшинства.

— Чушь! — Грэнвилл продолжал посасывать сигару. — Вам прекрасно известно, что господин, сидящий справа от меня, Бен Уэйнгертен, президент нашего банка, — еврей.

— Наполовину юрей. — Кунковски проглотил начало слова.

— Вы совершенно пьяны, мистер Кунковски. Возвращайтесь на свое место. — Впервые в голосе Уинтропа прозвучало раздражение.

Хороший совет, подумал Фэлкон. Быстро обежав взглядом стол, он убедился, что санкция применена еще к троим, в том числе Роланду Томпсону. Их унылый вид со всей очевидностью свидетельствовал о том, что они изо всех сил старались скрыть. Но этим троим не хватало смелости Кунковски — или его глупости. Они сидели на своих местах, как пришпиленные. Спорить с членами Исполнительного комитета — чистое безумие. Коли уж санкция объявлена, решения никто и никогда не изменит. Можно продолжать работать в банке сколько угодно, получая те же самые сто тысяч в год, что и остальные компаньоны, но о премии надо забыть. А ста тысяч долларов не хватит на ежегодное обновление гардероба жены, не говоря уж о выплатах за дом, машинах, яхтах и драгоценностях, купленных на прибыль. А если жаловаться или тем более оскорблять этих господ, они способны изрядно затруднить получение компаньонского процента: например, растянуть выплату на долгие годы, постоянно предлагая вам все меньшую и меньшую сумму, — вы ведь нуждаетесь в наличных. Так что лучше уйти тихо, забрать побыстрее свои проценты и поискать работу в каком-нибудь другом инвестиционном банке, помельче.

— Не собираюсь я никуда возвращаться! Не собираюсь молчать, как вам того хотелось бы! — Кунковски повернулся к рядовым компаньонам. — Ну, что же вы? Кому еще воткнули в задницу раскаленную кочергу? Я ведь знаю, не только мне.

Трое с пепельными лицами, те, кого только что вычислил Фэлкон, всячески избегали взгляда Кунковски. Остальные смотрели ему прямо в глаза. Фэлкон похвалил себя за то, что умеет читать по лицам, но эта способность была для него не внове. В конце концов, большую часть своих подпольных расходов он покрывал за счет выигрышей в покер.

— Ну, что же вы, нам надо быть вместе. Только так нам удастся побить этих ублюдков.

Никто не откликнулся.

— Ну, пожалуйста же...

По-прежнему молчание.

И тут Кунковски вдруг понял, что его эмоциональный всплеск был роковой ошибкой. Понурившись, здоровяк вновь повернулся к начальству. Старейшины молча смотрели на него, и Фэлкон ощутил в их взгляде ненависть. Никто еще не позволял себе говорить с членами Исполнительного комитета так, как Кунковски. Они — боги. И боги немилосердные.

Какое-то мгновение Кунковски смотрел налившимися кровью глазами на Грэнвилла, затем прижал к ним ладони. В зале стояла оглушительная тишина, слышны были только рыдания Кунковски и негромкое потрескивание сигары Грэнвилла.

Тишину нарушили шаги четверых здоровенных охранников, которых, повинуясь кивку Грэнвилла, вызвал метрдотель. Но в них уже никто не нуждался. Кунковски был повержен.

Фэлкон наблюдал, как человек распадается у него на глазах.

* * *

Грэнвилл Уинтроп сидел один в небольшой комнате для отдыха на четвертом этаже «Рэкет-клаб», выходившей окнами на Парк-авеню. Покуривая третью за вечер сигару, он задумчиво глядел на огни пробегающих внизу автомобилей. В этот ночной час Нью-Йорк казался таким мирным, особенно в легкой пелене падающего снега.