Аэропорт - [8]

Саблин идёт на юг за Ерёменко с бархана на бархан, всё на юг и на юг, но сам всё время смотрит на восток, в станицу. Если начнут бить, то, скорее всего, оттуда. Он выкручивает зум камер на максимум, но ничего подозрительного не видит. Никакого движения. Надолбы из прессованного песка, плиты, что защищают станицу от гуляющих от ветра барханов. Крепкие дома степных казаков, сплошь покрытые солнечными панелями. Хорошие дома, большие. У каждого дома ветряки и водосборники. Зажиточные в Нижинке живут казаки.

Но почему нет никого? Где китайцы? Вот, что мучает Акима: почему не открывают огня? Хотят подпустить ближе, в упор бить? Хорошо, что Петя Чагылысов обещал за ними присмотреть, так ему, конечно, спокойнее.

Ерёменко залез на бархан и неожиданно остановился. Поднял руку. Это значит «стоять».

Говорить нельзя, режим радиомолчания. Сказать что-нибудь в эфир — это всё равно, что залезть на бархан и начать размахивать флагом. Сразу заметят. Любые радиоволны разлетятся на десятки тысяч шагов. Даже самый ленивый радист, не говоря уже об опытном радиоэлектронщике, сразу запеленгует источник радиоволн и до метра вычислит координаты, моментально сбросив их миномётному расчёту. Или, не дай Бог, артиллеристам. Так что, пока не начался бой, разговоры в эфире допустимы только по двум причинам. Причина первая — мины, причина вторая — засада. Так что приходится как в старину смотреть за впереди идущим и следить за знаками, что он посылает.

Саблин сначала остановился, а потом быстро подошёл к Ерёменко.

Они открыли забрала, и Аким спросил:

— Чего встал?

— Так всё, дошли, если дальше пойдём, так станицу обойдём с юга. Что дальше делаем?

Саблин тоже не знал. Они позвали Коровина и Карачевского.

Собрались все возле высокого бархана:

— Ну, что делаем? — Спросил Ерёменко. — Идём дальше на юг или поворачиваем в станицу?

— Да, непонятно, — сказал Коровин и выглянул из-за верхушки песчаного холма. — Кто-нибудь китайцев видел?

Все ответили отрицательно и ждали решения командира.

А он мялся, всё ещё разглядывая станицу, рассуждал:

— Смысла нет пёхать на юг… Эх, нам бы в эфир выйти… Ладно, давайте пойдём в станицу. Тихонечко дойдём околицы, до вон тех плит, остановимся, приглядимся, одни входить не будем, будем ждать общей атаки. Саблин, теперь ты первый. И смотри за минами.

— Есть, — ответил Аким, захлопнул забрало, взял щит и полез на бархан.

Так от бархана к бархану он первым преодолел последние двести метров и у защитной плиты остановился. Никого. Тихо. Слышно только ветер да шорох саранчи. В станице ни души. Он выглянул из-за плиты и увидал окопы. Шли они по краю населённого пункта, опоясывая его. Сомнений не было.

И тут в рации он услыхал знакомый резкий и не очень приятный голос Коротковича:

— Внимание, атака! Атака! Вторая и третья группа, вперёд! Остальным подавлять противодействие противника.

Всё, началось, теперь можно пользоваться связью, и Саблин заговорил, он должен был сообщить то, что видел.

— Саблин, четвёртая группа, нахожусь на западе станицы. Вижу траншеи противника, брустверы на север и северо-запад.

— Четвёртая группа, Саблин, подавать противодействие, в первую очередь пулемет, если есть, по возможности начать зачистку траншей. — Чётко выговаривал слова сотник.

— Есть, — сказал Аким.

— Принято, — сказал Коровин.

И не дожидаясь, когда к плите, за которой он сидел, подойдут остальные, Аким закрылся щитом и первым вошёл в станицу.

В камеру заднего вида он видел, что тут же за ним пошёл и Ерёменко, а за ним и Коровин с Карачевским. Значит, всё в порядке.

— Петя, — говорит урядник, — мы вошли, ничего не видишь?

— Хлопцы, нет никого, ни одного движения не видал, — сообщает снайпер.

Но это ничего не значит. Аким с опаской выглядывает из-за угла дома. Стоит несколько секунд не шевелясь — всё, вроде, тихо. И снова двигается на север к траншеям. Новый дом, новый угол. Он опять не торопится. Рисковать нет смысла, торопиться некуда, в воздухе висит утренняя тишина. Тревожная тишина. Но опять никого нет, до траншей метров пятьдесят, а вокруг никого. Странно это всё. Не будь за спиной товарищей, так не пошёл бы дальше.

У последнего дома расстегнул левый подсумок с грантами. Потрогал гранаты, наличие этих тяжёлых вещиц вселяло уверенность, наверное, большую, чем наличие дробовика и щита. Штурмовик без гранат как без рук. И только после этого, всё так же прикрываясь щитом, двинулся к траншеям.

Он подошёл к ним с тыла, если мины и были, то их поставили с фронта, перед бруствером. Тут же были ступени, которые вели вниз, но Саблин предпочёл спрыгнуть вниз. Всё-таки могли китайцы поставить мину. Спрыгнул и затих, огляделся.

Тишина, пустота и слова снайпера, что он не видел ни единого движения, успокаивали немного. И тут снова в наушниках голос сотника:

— Четвёртая группа — доклад.

— Четвёртая группа, Саблин, я в траншее, противника не наблюдаю.

— Не наблюдаете? — Кажется, не верит командир. — Точно?

— Точно, нет никого. Проверю блиндажи — доложу.

— Будьте внимательны с минами.

— Есть.

Тут же в окоп скатился Ерёменко, пока Коровин и Карачевский пошли по верху.

Саблин шёл первый, закрываясь щитом, в пяти мерах за ним Ерёменко, чтобы одной гранатой не накрыли. По верху с оружием наготове крался Коровин. Все шли неспеша, чтобы не нарваться на выстрел в упор. Они слышали уже приближающихся с севера товарищей из второй группы. Те, видя Коровина над окопами противника, маршировали как на параде. Аким заглянул в блиндаж: ящики, ящики, ящики. Еда, китайские патроны, которые можно переработать, неплохие китайские гранаты. Осматривать всё тщательнее было опасно. Он вышел из блиндажа и сообщил Коровину: