Аэропорт - [11]

— По любому, — согласился с ним Карачевский. И восхищался тут же. — Ты глянь, какую силу туда тянут!

И в эту секунду, шелестя двигателями, к их дому подъехал квадроцикл. Вестовой с номером Второго полка на пыльнике, их однополчанин, крикнул:

— Хлопцы, вы из второй сотни?

На пыльниках и доспехах обязательно указан номер подразделения, но все это Саблин и его товарищи сняли перед помывкой и больше не надевали, поэтому Червоненко спросил в ответ, насторожённо-нейтральным тоном:

— А вы, зачем, товарищ, интересуетесь?

— Приказ для перового взвода у меня.

— Ах, для первого, — облегчённо говорит Червоненко, — мы не первый.

— А первый где?

— Первый, — Юрка с притворной озадаченностью смотрит на Акима, — на помывке мы их видели, на обеде видели, а где они квартируются — не знаем, да, товарищ Саблин?

Саблин только головой помотал.

— Да ну вас, — махнул на них рукой вестовой.

— Да по рации найди, чего ерундой занимаешься? — Сказал урядник Коровин.

— Да не отвечает их радист, спит, наверное, увалень, — злился вестовой, — поэтому и послали из штаба их искать.

— Они с востока в станицу входили, — сказал Саблин, которому стало жалко вестового, — там, наверное, и расквартировались.

Вестовой поблагодарил и уехал, добавив в воздух ещё пыли, а Юрка сказал осуждающе:

— Вот добрый ты, Аким, человек. Зачем ты ему сказал?

Аким глянул на него, ничего не ответил. А Червоненко продолжил:

— Пусть помотался бы, поискал бы. Сидят там, в штабе, задами к лавкам приросли, уже забыли, как броню надевать.

— А ты, Червоненко, не любишь штабных, всё ещё грустишь, что тебя из штаба выперли? — Смеялся Коровин.

— Да ничего я не грущу, — злился Червоненко, этот вопрос для него неприятен, — да и не попёрли меня, я с руководством характером не сошёлся. И сам рапорт написал.

Казаки смеются.

— Ты глянь, вспомнили, то было-то когда? — Продолжает Юрка. — В старинные года. Лет десять назад. А они помнят, ты глянь, какие памятливые.

— Да, — как бы сам себе говорит Ерёменко, — сам, говорит, рапорт написал. Надо же. Вот не будь у человека такого склочного характера, так в штабе и сидел бы. Папки в штабном планшете чистил бы полковнику, сводки писал бы, файлы отправлял бы. А вот теперь через свой дурной характер пойдёт дурень на штурм Аэропорта. Водил бы дружбу с писарем, с кодировщиком. А то вот сидит тут в пыли…

Казаки засмеялись ещё больше.

— Ой, да ладно, — Юрка выхватил увлажнитель из-под ног Ерёменко, поставил перед собой, направил на себя, — уж лучше на штурм, чем там, в штабе.

— А ну верни увлажнитель на место, — говорит Ерёменко с наигранной строгостью, — был бы ты, Юрка, штабной какой, тогда понятно, им без увлажнителей никак, они, считай, почти офицеры, а ты минёр обыкновенный, тебе увлажнитель не по чину, верни его на место.

Хорошо вот так сидеть, слушать болтовню, смеяться. Саблин тоже со всеми смеялся. Что будет завтра, он не знает и даже не думает, солдат и казак о завтрашнем дне думать не любит. Ни к чему это. На войне жить нужно днём сегодняшним. Стоит рядом увлажнить воздуха и можно ничего не делать, так и радуйся. Иначе с ума сойдёшь.

Глава 6

— Штуромовые, вы тут? — Орёт кто-то из темноты. Стоит на пороге дома, внутрь не заходит, но орёт так, что во всех комнатах слышно.

— Тут мы, чего? — Спрашивает сонный Ерёменко.

— Тревога! Подъём! Какого хрена у вас у всех коммутаторы отключены. Пол часа вас ищу!

Повторять не нужно все вскакивают, быстро натягивают «кольчуги».

— Два ночи. — Замечает Карачевский. — Доспех сняли, аккумуляторы бережём.

— Давайте быстрее, — говорит пришедший из темноты. — БТРы уже на погрузку подали.

— Что, китайцы? — Спрашивает Червоненко пришедшего, пока тот не ушёл. Сам Юрка уже влез в «кольчугу» нацепил кирасу и крепит раковину. Он быстро экипируется. Этого у него не отнять.

— Кажись, первый взвод размотали, взвод уже час не выходит на связь, а до этого сообщил, что ведёт бой с двумя ротами НОАК и что потери есть, — говорит казак и уходит.

На улице суета, грузовиков и тягачей разных много, вся центральная улица забита ими, но это всё чужие машины, побежали искать свои. Не сразу, но нашли своих, они были на южной окраине станицы. И сразу получили втык.

Ночь, пыльная броня, яркий свет фар в беспроглядной темноте, низкая вибрация мощных двигателей, запах рыбьего топлива и горячего выхлопа, саранча летит на свет. Десятки людей грузят большие и тяжёлые ящики в бронетранспортёры и в грузовик. Заняты привычном делом.

И подсотенный Колышев подбородок вперёд, шлем не снимает, смотрит из-под забрала, словно оценивает, идёт к штурмовикам на встречу. Он и так-то не славился добрым нравом, а тут и вовсе леденеет от злости, даже в темноте это понятно. Слова выговаривает — едва не шипит:

— А, вот и господа штурмовики.

— Разрешите доложить, — начал было Коровин…

Но Колышев его останавливает жестом:

— Вы уж извините, господа штурмовики, — он подходит к Червоненко, пальцем «кольчужной» перчатки, стучит по его грудному знаку минёра, — и примкнувшие к ним, что мы вас, героев, побеспокоили. Потревожили ваш геройский сон, но дело уж больно спешное. Наши товарищи из первого взвода, если вас это, конечно, интересует, уже три часа ведут тяжёлый бой.