Аэропланы над Мукденом - [48]

— Не хотел вас вчера волновать, но наш друг, похоже, нашел проблему, из-за которой движки ломались.

— Петр, радостные волнения мне на пользу. Что же он, два месяца неисправность искал?

— Нет, но он не хотел быть пустословным. Новая версия тридцатисильного мотора, по его словам, на двадцать килограмм легче и имеет ресурс более пятидесяти часов! Он гонял мотор с пропеллером на восемьдесят процентов оборотов непрерывно в течение суток и обнаружил всего четырехпроцентное снижение компрессии.

— Не верится.

— Пока сам не взлечу на новом движке, мне — тоже. Но объясняет он весьма логично. В его старой восьмицилиндровой машине был полукубовый испаритель бензина, в котором воздух медленно двигался над ванночками с топливом. Грязь из бензина и воздуха оседала в ванночках, которые изредка мыли. В самолете же грязь начала засорять систему питания и оседать нагаром на свечах, вот мотор и потерял обороты. В общем, Огнеслав исправил двигатель с последнего полета и собрал новый, облегченный, переделав картер и потратившись на дорогой алюминий. Добавил воздушный и топливный фильтр, а также масленый радиатор к летним полетам.

— Отчего ж не летаем?

— Солдаты до сих пор ровняют Волковское поле. Взлетать с оврагов увольте-с.

— Медленно?

— А когда в нашей армии что-то делалось быстро? Впрочем, случалось, только это была не российская армия. У нас если кто суетится, подозрительно сразу, может — шпиен.

— Вот и я торопиться не буду. Посижу.

— Вам плохо?

— Нет, будьте покойны, Петр Андреич, голубчик. Сейчас пройдет.

Шаркающей стариковской походкой, совсем не напоминающей адмиральскую выправку, Можайский проследовал к скамье, присел, запрокинул голову и сказал:

— Теперь все хорошо.

Он смотрел на небо.

Прошло не менее пяти минут, пока Самохвалов осознал, что его единственный за всю жизнь настоящий друг и товарищ больше не дышит. Мертвые глаза по-прежнему смотрели вверх, а в них отражались облака, к которым изобретатель тянулся не только взглядом, мыслью, мечтой, но и горячим металлом аэроплана.

В доме на Васильевском после отпевания и похорон собралось, наверное, человек под триста. Моряки, воздухоплаватели, военные, статские, прочая почтенная публика. Слушая речи посмертных клевретов Александра Федоровича, Петр вопрошал про себя: где ж вы были, соколы мои, когда Можайский гнил в нищете и забвении, тщетно пытаясь реанимировать в России идею полетов на аппаратах тяжелее воздуха. Он сам помог отставному адмиралу на достаточно жестких условиях и окончательно убил его поползновения достроить «снаряд». Но, сделав пионера авиации соавтором первых трех моделей самолетов, помог завершить ему жизнь с осознанием, что она прожита не зря. Тем более, Можайский не был нахлебником и балластом — множество его идей и результатов каждодневного рутинного труда воплотились в рукотворных птицах.

Сыновья Александр и Дмитрий, извещенные телеграммами о смерти батюшки, к похоронам не поспели. Навестив свежую могилу на Смоленском кладбище, они заявились на Васильевский, озвучили приличествующие случаю скорбно-проникновенные фразы и заявили Самохвалову претензии на долю в изобретении аэроплана в качестве наследства.

Раньше Петр их не видел. Отец в силу родственных чувств никогда не оценивал их объективно, то трогательно вспоминая их детство, то скорбя об их бессердечии в его последние годы.

Двое неприметных людей, обоим, вероятно, в районе тридцати лет. Один в пехотном, другой — в статском мундире. Лица, утомленные борьбой за жизнь и крайне сей борьбой недовольные.

Наткнувшись на арктическую холодность Самохвалова, офицер попытался объясниться.

— Петр Андреевич, войдите в наше положение. Да, воздухоплавание — это прекрасно. Но всему есть предел, и он наступает, когда нечего есть. Отец промотал на свои опыты семейные накопления, наследство деда, приданое нашей матери, оставив нас ни с чем. Мы, дворяне из хорошей семьи, вынуждены начать с нуля, как кухаркины дети.

— Ну-с, под циркуляр «О сокращении гимназического образования», который пресса как раз и прозвала указом о кухаркиных детях, ни вы, ни ваши наследники не подпадают. Вы же столбовое дворянство. Я, извините, из простых.

— Зато вы — мильенщик. Дворянская честь, фамилия и привилегии — это, конечно, важно, но кушать надо каждый день. И семье, и нашим маленьким Можайским. Посему хотелось бы знать, какова наша доля. Помнится мне, в газетах писали, плохо летавшие первую и вторую модель вы в суде в мильен оценивали. Сейчас есть удачная третья.

Две пары глаз, наполненных жаждой урвать хоть что-нибудь, почитавшееся справедливой платой за годы лишений, требовательно сверлили Самохвалова. Упование наследников на золотой дождь, изначально раздражавшее Петра, начало забавлять.

— Изволите считать, что самолет стоит мильен, сиречь вам обоим я полмиллиона должен?

Офицер проявил сдержанность, младший судорожно дернул кадыком и кивнул. Авиатор выдержал небольшую паузу и обрушил ливень неприятственных фактов на несостоявшихся богачей.

— Взнос вашего отца в наше товарищество составил два паровых двигателя производства Обуховского завода. Много позже я узнал, что полторы тысячи рублей за них оплачены Морским министерством. Более трех лет ваш отец жил в моем доме, столовался и, сверх пенсии, получал ежемесячно двенадцать рублей пособия. За три года я оплатил его векселя на тысячу шестьсот тридцать рублей, дабы он не угодил в тюрьму за мошенничество. Расписки имеются. Свой нелепый снаряд, что стоял в Царском Селе, адмирал собственноручно спалил. Посему его материальный вклад в наше общее дело есть величина отрицательная.