Аэлита. Новая волна. Антология - 2005 - [12]

Рейтман пожевал сигарету, и раздраженно, все так же глядя в экран:

— Вы же видите, у меня висит все! Черт возьми!

Казарин почесал бровь:

— Плохо дело?

— Не знаю, не знаю… во всяком случае, сейчас я вам совершенно бесполезен. Синоптические связи рвутся, и, кроме того…

Да… Вот незадача.

— Вы к вечеру постарайтесь наладить, хорошо?

Вышел Казарин расстроенный, а через минуту совершенно разъярился. Выяснилось, что Босоногова найти не могут.

— Ну и группа! Дилетанты, в-вашу мать! Один чуть не нажрался, у другого ломается все, а третьего хрен знает где носит! Ладно, поехали!

Хлопнул дверью Казарин, так что чуть не сломал ее, в кресло обрушился, и задышал со свистом. Вера, которая Казарина боготворит, смотрит на него с испугом, Гриша равнодушно — на дорогу и локоть в окно выставил.

— Верун, хоть ты меня не подставляй.

В Брехуны попали через полчаса. Стоят Брехуны вдоль железной дороги: и переезд имеется, и магазин, и дворов штук примерно пятьдесят. У белоголового пацана узнали, где живет участковый, и свернули в переулок, направо от главной улицы.

Дом участкового добротный, кирпичный, веселый. Деревянный забор, но ворота железные, а за воротами — в белой пене весенний яблоневый сад, и посреди двора газик с синей полосой. Разрывается лохматый кобель и цепью гремит. Сам хозяин вышел встречать на крыльцо гостей, в майке, трико, но в форменой фуражке с пиночетовской тульей и цыпленком на ней. У старшины (а участковый оказался в звании старшины) жилистая красная шея, аккуратно подстриженные усы, грудь бочонком, и никакого сходства с бесом в степи. Зовут, как и журналиста, Андреем, вот только отчество Романыч. Он, конечно, обалдел немножко от такого визита, — телевизор-то тоже смотрит, — но, поняв, в чем дело, оживился.

— Непонятная бабка, — говорит. — Документов нету, и вообще ничего нету, а сама есть.

— Погодите, мы камеру включим!

— Тогда и вы погодите, оденусь я!

Через пять минут интервью возобновляется.

— У баб наших Сухотная в авторитете. Бегают к ней почем зря, то одно, то другое. Да и мужики иногда ходят.

— А вы сами разве не ходите?

— Я в мистику не верю, — отвечает старшина с достоинством. — У меня если зуб заболит, в поликлинику иду.

— Так, значит, документов нет? Но она ведь сидела?

— Сидела, верно, под Красноярском. Это она так говорит. А там, в Красноярске, ничего про нее не слыхали. И в областном суде не слыхали! И в паспортном столе не слыхали! А?!

— Позвольте, но отец…

— Поликарп? Да, был такой в Гулькевичах еще до войны, коммунист и революционер, репрессирован в тридцать четвертом. И дочка Анна у него была, репрессирована в том же году, реабилитирована посмертно в восемьдесят девятом.

— Как посмертно?

— А так! Я, думаете, расследование не проводил? Проводил, будь спок. Она у меня как кость в горле!

— Ну хорошо. А вы-то сами что думаете?

Старшина долго смотрит на Казарина, засовывает руки поглубже в карманы. Цедит:

— Не верю я в мистику…

Позвольте, а что же Босоногов? Куда подевался наш пылкий Иван?

А вот куда.

Проснулся Иван от птичьего щебета и, не открывая глаз, понял, что солнце стоит уже высоко. А когда глаза открыл, то увидел прямо перед собой травинку и на ней какого-то зеленого жучка. В настоящий момент жучок, приподняв брюшко, шевелил усиками. Вскочил Иван, недоумевая, где же он, в конце концов, находится.

На полянке и со всех сторон, заметьте, елки.

— Во блин, — сказал Босоногов, и тут вспомнил он все события прошедшей ночи, и от этих воспоминаний в груди его затрепетало. Но вот хоть убей, как он попал на эту лесную полянку, вспомнить не смог. А между тем вся одежда была на нем, кроме куртки, каковая сей же час обнаружилась в смятой траве. Оставалось предположить, что кто-то (или что-то) одел стажера и перенес сюда и даже заботливо курткой прикрыл.

— Все понятно, — сказал Босоногов, ничего ровным счетом не понимая, и отправился искать тропу, которая вывела бы его к людям.

Идет Иван по лесу, улыбается, чувствуя сладкую ломоту в теле, а пичуги-то щебечут, а солнышко греет! И елки как будто дружелюбно кивают ему, и краски сочны, и роса алмазами рассыпана в траве. Кр-расо-та! Легкость необыкновенная! Никогда Иван не чувствовал такой легкости.

Ноги сами вынесли его к речке с налимами. Нестерпимый блеск от речной глади, стрелки молодых камышей, пучки осота, и — Гулькевичи на том берегу. Как же перебраться? A-а, была не была! Вмиг сбросил Босоногов одежду, соорудил из нее узел, пристроил на голове и вошел в воду. Задохнулся, но ничего (вода на середине достала до подмышек), перешел, и уж на том берегу не спеша оделся.

В деревенском отеле, как ни странно, ни души. Даже дед куда-то исчез, даже его сивка-бурка! (Дед, так и не дождавшись обещанного Казариным транспорта, запряг в телегу мерина и отбыл, ругаясь и плюясь при этом.) Ну ладно, дед. Но где же группа? Где машина? Тут Босоногов сообразил, что вся группа, разумеется кроме него, отправилась к Сухотихе. А в машину погрузили оборудование, чтобы на горбу не тащить. Подумал так Босоногов и смутился. Осознал он, что очень хочется ему вторично побывать в ведьмином доме, но как себя при этом держать после случившегося? Гм… гм…