Аэций, последний римлянин - [95]

— Вот другой способ, не по Литорию, — воскликнул Авит. — Разве не сражался Рим насмерть с галлами, Аэций?. А теперь разве сражается?.. Нет. Ведь и я галл… и твой комес Вит… и Аполлинарий… и Домиций… Мы живем, и не надо было ни нас, ни отцов, ни дедов наших истреблять огнем и мечом, чтобы навеки неразрывно соединить Галлию с Римом и римским миром. Это же можно сделать и с готами, Аэций… и право же, это единственное, что можно сделать, ведь весь народ все равно не перебьешь. Да, Аэций, вот настоящий римский мир. Какова же его цель?.. Уничтожить насилие, грабительство и дикий обычай, и всюду, где до сих пор господствовала только война, нести власть римского права.

Аэций усмехнулся.

— А когда во всем мире воцарится pax romana, то и войны навсегда кончатся?..

— Навсегда.

— А что будут делать те, которые лишь для того и живут, чтобы воевать?.. Что, например, будут делать гунны?.. Неужели и их дикость и воинственность укротит благословенный римский мир?..

У Авита загорелись глаза.

— А ты можешь приручить пантеру или волка, Аэций! — воскликнул он с величайшим волнением. — Ты спрашиваешь, что будут делать те, кто лишь для того живет, чтобы воевать?.. О, Аэций, им хватит работы: можно обработать любое поле, но сначала надо вырвать сорную траву. Вот они и будут уничтожать сорняк: диких, жестоких, не способных к приручению… бешеных двуногих зверей — гуннов!.. Да, Аэций… двуногие звери — это не люди!.. Взгляни на гота и на гунна… Разве германский варвар не больше похож на римлянина, чем гунн вообще на человека?.. Ты знаешь их нравы, обычаи, хорошо знаешь эти корявые тела… раскосые глаза, ни на чьи больше не похожие… эти обезьяньи лица… Твоя достойнейшая супруга, дочь Карпилия, происходила из готского народа… Разве она была тебе мерзка в постели?.. Разве ты стыдился показаться с нею на форуме?! А вот на гуннской женщине ты никогда бы не женился, Аэций, как лев не женился бы на верблюдице или гиене… Готы и римляне — это далекие родичи, только не поладившие, Исав и Иаков… Исаак и Измаил… Но гунны — это даже не далекие родичи… это лемуры… это демоны в якобы человеческих телах…

«Изрядно, видимо, они у тебя пограбили владения», — раздраженно думает Аэций и говорит:

— Что же касается войны с готами…

— Лучше не надо о войне… не будем терять времени, — все еще взволнованно восклицает Авит. — Я знаю, чего ты хочешь от меня… Сегодня же я отправляюсь в Толозу, но ты вновь признаешь за Теодорихом все то, что было после Колубрарской битвы…

Аэций удивленно смотрит на него.

— Ты думаешь, что он не потребует большего?.

Авит пожимает плечами.

— Из-за клочка Второй Аквитании мы спорить не станем… но больше я не дам ему ничего…

Аэций хочет подать ему руку. Он уже было протянул вперед пальцы. Но раздумал.

Меробауд громко читает новую оду. Марцеллин время от времени сдерживается, чтобы не взорваться: что за варварские обороты!.. Какая небрежная метрика!.. Разве можно таким образом пользоваться зевгмой и анафорой?! Аэций даже не притворяется, что слушает: ода воспевает пятидесятую годовщину его рождения, но до этого дня еще далеко, — Авит же все еще не вернулся и не прислал никакого известия. Загребая большими ступнями разноцветные плиты мозаичного пола, патриций в сотый раз меряет быстрым шагом просторный таблин. Неожиданно он останавливается. За дверью слышны голоса.

— Это что, сиятельный префект вернулся? — спрашивает он торопливо у вбежавших в таблин людей.

— Нет… это гонец прибыл из Италии… Горе империи! Горе правоверным! Дерзкий Гензерих вторгся в Проконсульскую провинцию, четырнадцатого перед октябрьскими календами занял Карфаген… Святого епископа Квотвультдея без весел и пищи вытолкнул в лодке в море, на верную смерть… Но бог опекал апостольского мужа… прибил его к италийскому берегу…

Марцеллин и Меробауд вскакивают.

— Передадите префекту, что я уехал, — спокойно говорит Аэций охваченной страхом толпе, уже заполнившей таблин.

— Куда, сиятельный?..

— В Италию.

7

В перистиле ожидают посланцы Сигизвульта. Главнокомандующий торопит патриция, чтобы тот как можно скорее ехал в Неаполь. Вот уже тридцать лет, со времен нашествия Алариха, не грозила Италии такая страшная опасность, как ныне. Вся восточная Африка — Проконсульская провинция и Бизацена, не говоря уже об остатках Нумидии — захвачена вандалами. Их корабли не только нападают на плывущие из Испании и из Восточной империи галеры, но и появляются уже у самых италийских берегов. В Сицилии Гензерих осадил Лилибей и перебрасывает из Африки все новые и новые войска. В любую минуту он двинется к Италии. Правда, Аэций тоже перебросил через Альпы почти все галльские легионы, но они еще тянутся под Медиоланом и Равенной; а у Сигизвульта нет даже половины италийских войск: нет ничего, кроме трех палатинских легионов и одиннадцати ауксиларных, а что это по сравнению со страшным Гензерихом?… Сигизвульт вот уже две недели ожидает прибытия патриция в Неаполь: Аэций был в Риме и вот снова вернулся в Равенну! Посланцы имеют приказ на коленях молить патриция, чтобы он не медля — не ожидая завтрака — сел на коня и отправился в Камианью. Но вот они уже час стоят в перистиле, и их все еще не допустили к патрицию… Их охватывает раздражение. Что может делать Аэций?.. Им говорят, что он закрылся в библиотеке с Вегецием Ренатом. В действительности же Ренат с раннего утра не покидал еще ни на минуту священный дворец, где читал императору новые главы своей книги о военном искусстве, а патриций даже не заглядывал сегодня в библиотеку. Только что он вернулся из Классийского порта, где осмотрел с Марпеллином корабли, на которых собирался перевезти из Иллирии вспомогательные войска, направленные на помощь Западной империи Феодосией — императором Восточной империи, и тут же, выскочив из колесницы, быстрым шагом, почти бегом устремился к гинекею. Ему сказали, что Пелагия одна в маленьком садике. Действительно, она была там, прохаживалась по солнечной стороне, глубоко погружая ноги в мягкий, сильно нагретый лучами песок. Это напоминало ей детство… Африку… Думая об Африке, она отнюдь не испытывала радостных чувств: вот она и потеряла все. Вандалы захватили достояние Пелагиев — ничего у ней не осталось. Но, увидев Аэция, она просветлела. Когда он подскочил к ней, весь дрожа от лихорадочного любопытства и тревожного волнения, она не могла не улыбнуться, хотя и опустила стыдливо глаза к земле…