Адская бездна. Бог располагает - [8]

– Твои воспоминания, – заметил Самуил, – как нельзя более точны. И вероятно, вполне соответствуют действительности. Притом держу пари, ты уже простил мне, что я вчера вечером вытащил тебя из гостиницы. Что, будешь теперь бранить грозу? Разве я не оказался прав, утверждая, что зло может вести к добру? Благодаря грому и ливню нам достались две комнаты, весьма прилично обставленные, с видом на живописный ландшафт, да, сверх того, мы еще познакомились с отменной красоткой, влюбиться в которую нам велит простая вежливость, тогда как ее долг гостеприимства обязывает ответить нам взаимностью.

– Ну, опять понес чертовщину! – вздохнул Юлиус.

Самуил открыл было рот, готовясь произнести очередную насмешливую реплику, но тут дверь комнаты отворилась, впустив старуху-служанку. Она принесла обоим гостям их одежду, выстиранную и высушенную, и завтрак, состоявший из хлеба с молоком.

Поблагодарив ее, Юлиус спросил, кто приютил их. Старуха отвечала, что они находятся в Ландеке, в доме священника, а хозяина зовут пастор Шрайбер.

Служанка, по-видимому, не отличалась чрезмерной молчаливостью. Принявшись за уборку комнаты, она уже по собственному почину поделилась с молодыми людьми кое-какими дополнительными сведениями:

– Жена пастора уж пятнадцать лет как умерла от родов: она тогда разрешилась фрейлейн Христианой. Потом еще была утрата, три года назад, когда скончалась старшая дочь пастора, госпожа Маргарита. Вот он и остался совсем один с дочкой, то есть с фрейлейн Христианой, да внуком Лотарио, сыном Маргариты.

Студенты узнали также, что достойный священник в настоящее время отсутствует. Долг пастыря повелел ему быть сегодня в селении, в храме, и Христиана отправилась туда с ним. Однако к полудню он возвратится, ведь это время обеда, и тогда сможет повидать своих гостей.

– Кто же в таком случае открыл нам вчера? – осведомился Самуил.

– А, это Гретхен, – сказала старуха.

– Отлично. Теперь объясните нам, сделайте милость, кто такая Гретхен.

– Гретхен? Она пастушка. Коз пасет.

– Пастушка! – воскликнул Юлиус. – Ну, тогда понятно. Это объясняет все вообще, а в частности, откуда этот козел. И где же она теперь?

– Вернулась на свою гору. Зимой, а иногда и летом, если непогода уж так разыграется, что ей становится вовсе невозможно ночевать в своей дощатой хибарке, она приходит сюда. У нее в этом доме и комнатка своя есть рядом с моей, но она здесь подолгу не живет. Такая чудачка – говорит, душно ей, видите ли, в четырех стенах. Ей подавай свежий воздух, совсем как ее козам.

– Но по какому праву она впустила нас сюда? – спросил Юлиус.

– Тут не в праве дело, а в долге, – возразила служанка. – Господин пастор всякий раз, как ее увидит, напоминает, чтобы она непременно приводила к нему каждого усталого или заблудившегося путника, встреченного в горах. Ведь в нашей округе гостиницы нет, а господин пастор считает, что дом священника принадлежит Господу, и Божий дом должен быть открыт для всех.

Старуха удалилась. Молодые люди позавтракали, переоделись и спустились в сад.

– Давай прогуляемся перед обедом, – предложил Самуил.

Юлиус покачал головой:

– Нет. Я устал.

И он присел на скамью, стоящую в тени жимолости.

– С чего бы это? – удивился Самуил. – Ты ведь только что встал с постели.

Вдруг он громко захохотал:

– О, я все понял! Ведь это скамья, где сидела Христиана! Ах ты, Юлиус, бедненький мой! Уже!

Смущенный и раздосадованный, Юлиус встал.

– Согласен, – промолвил он, – ты прав, есть смысл пройтись. Успеем еще насидеться. Побродим по парку.

И он пустился рассуждать о цветах, о расположении садовых аллей, словно спеша увести разговор в сторону от материй, о каких упомянул Самуил, то есть от скамейки и от пасторской дочки. Он сам не понимал почему, но ему стало как-то неприятно слышать имя Христианы из насмешливых уст Самуила.

Друзья блуждали по аллеям целый час. В дальнем конце парка они набрели на фруктовый сад. Впрочем, в это время года он ничем не отличался от цветочного: яблони и персиковые деревья пока представляли собой всего лишь громадные букеты белоснежных и розовых цветов.

– О чем ты задумался? – внезапно спросил у Юлиуса его спутник, заметивший, что молодой человек, погрузившись в мечты, стал чересчур молчалив.

Мы не осмелимся утверждать, что Юлиус в этом случае был вполне чистосердечен, но как бы то ни было, он ответил:

– Об отце.

– О твоем отце? Но сделай милость, объясни, с какой стати тебе пришел на ум сей ученый муж?

– Да хоть потому, что завтра в тот же час у него, может быть, уже не будет сына.

– Ну, мой дорогой, не будем спешить с составлением завещания, хорошо? Полагаю, что завтра меня ждут, по меньшей мере, такие же опасности, как тебя. Вот и подумаем об этом завтра, тогда будет самое время. Ты еще не знаешь, до какой степени разыгравшееся воображение подтачивает волю. В этом состоит слабость возвышенных умов, это их уязвимое место, подчас позволяющее глупцам торжествовать над ними. Что до нас, мы не должны этого допустить.

– Не беспокойся! – отозвался Юлиус. – Ни моя воля, ни отвага не изменят мне в час завтрашнего испытания.

– Я в этом не сомневаюсь, Юлиус. Так оставь же свою мрачную мину. Кстати, вон, кажется, и пастор с дочкой идут сюда. Ба! Похоже, твоя улыбка возвращается к тебе вместе с ними. Уж не ходила ли она тоже в храм?