Адресат неизвестен - [21]

— Вот оно что! — почтальон перестал хмуриться. — Долго же вам придется его искать. И не здесь. Шантрапа он, этот Гинц. Он тут жил и до войны и во время войны. Инженер, на «Беруте» работал. А в сентябре из него сразу гитлеровец вылупился. Подлый тип. Сколько народу из-за него погибло! Когда фронт сюда подошел, этот Гинц удрал сломя голову, даже награбленное не взял. Краденое впрок не идет. Одни говорят, что он погиб, другие — будто он живет в Западной Германии. Одно только вам скажу: на своих деньгах крест можете поставить.

Я жалобно вздохнула и попрощалась с вежливым старичком. На прощанье он посоветовал мне не связываться впредь с кем попало и зашагал дальше, с достоинством неся свою коричневую, видавшую виды сумку.

То, что он сообщил, было как-никак незаурядным открытием. Курт Гинц был инженером; Курт Гинц работал накануне войны на том же предприятии, что и Юлиуш Лингвен. Уж не Курт ли Гинц выдал его тайну оккупантам?

В Быдгощ я попала поздно вечером. На номер в гостинице, конечно, нечего было и рассчитывать. Но в Быгдоще живет моя школьная подружка; мы с ней время от времени переписываемся, и она уже не раз приглашала меня к себе.

Мы с ней просидели допоздна, рассказывая друг другу о своих делах. С Валентиной я могла быть полностью откровенной. Она обещала мне помочь в розысках.

Утром я отправилась по адресу, указанному на конверте второго письма. Дом этот, весьма обширный, находится в центре города. Первый этаж его занят магазинами. На этот раз мне нужно было только просмотреть список жильцов — более подробные сведения об Адаме Горне обещала раздобыть Валентина. Однако списка жильцов тут не было; в подворотне, где обычно висит такой список, размещались входы в магазины и конторы, и все стены были заняты вывесками и табличками.

До квартиры № 10 я поднималась с некоторым сердечным трепетом: что я скажу, если, допустим, столкнусь с кем-нибудь из семьи Горна?

Меня ожидало довольно забавное разочарование. Помещение под номером десять занимал «Союз любителей канареек». Быдгощский филиал». Однако из-за дверей доносились не трели канареек, а зычные мужские голоса. Кто-то с кем-то яростно спорил.

На всякий случай я поднялась выше, а вдруг там окажутся какие-нибудь следы Адама Горна, например, старая медная табличка на дверях. Однако ничего такого я не нашла. Медленно спускаясь обратно, я услыхала, как кто-то выходит из «Союза любителей канареек». Я перегнулась через перила, чтобы посмотреть, кто это хлопает дверьми с такой злостью, что даже стекла звенят. Удивление мое было безграничным — я увидела Томека Зентару. Впрочем, я тут же вспомнила, что во всем Липове он один относится к канарейкам серьезно и по-деловому; у него всегда имеется для продажи десяток-другой образцов этого желтого голосистого «товара».

Я отшатнулась назад, боясь, что он меня заметит. Но Зентара, не оглянувшись, выбежал на улицу.

Валентина сообщила мне, что Адам Горн не фигурировал в реестре жителей Быдгоща — ни до войны, ни во время войны, ни в послевоенные годы. На Валентину я могла положиться — ее информация была наверняка добросовестной.

Следующим этапом моего путешествия был Щецин. Познань я оставила себе напоследок. Странно, но я чувствовала вовсе не усталость, а скорее возбуждение, удваивающее энергию и живость мысли.

Когда в 1945 году я отправилась из деревушки под Краковом на наш «дикий Запад», то побывала и в Щецине; выбирая место, где осесть после войны, я объехала, пользуясь всеми доступными средствами передвижения, все Западные Земли, от морского побережья до чешской границы, и выбрала Липов. Тогдашний Щецин произвел на меня довольно гнетущее впечатление. Развалины меня ужасали, мне не хватало мужества и фантазии, чтобы увидеть этот город таким, каким он станет позже. Теперь, через шестнадцать лет, все виденное тогда показалось мне дурным сном. Развалины, правда, еще попадались, но жизнь в городе кипела. Я с удовольствием вдыхала свежий ветер с залива, прислушивалась к гудкам корабельных сирен, ко всему этому шуму, гаму, разноязычному говору, такому характерному для портовых городов.

Улица Богуслава находилась в центре. Она была заново отстроена и имела опрятный вид. Дом, который я искала, сверкал на солнце бесчисленными окнами. «Наверное, тут живет тьма народу, — подумала я, обеспокоившись. — Как же действовать на этот раз?»

Для начала я подошла к доске со списком жильцов.

Я довольно долго стояла перед списком, должно быть, с весьма неумным выражением лица. Я не верила глазам. Данута Квичол числилась в списке жильцов этого дома. Наконец кто-то живой человек, не призрак, не беглец! Да, но почему же тогда письмо вернулось с пометкой: «Адресат неизвестен»?

Чтобы выяснить это, я вскарабкалась на самый верхний этаж и постучала в небольшую дверь. Оттуда раздалось громко: «Войдите!»

Из кухни выглянуло потное, раскрасневшееся лицо толстухи. Она стирала, и груда белья на полу у корыта свидетельствовала о том, что работы ей еще хватает. Но поговорить она была не прочь.

— Данка? Эта холера? Да чтоб мои глаза ее вовек не видели, — выкрикивала она, продолжая с невероятной быстротой тереть белье о стиральную доску. Всю свою злость на Дануту Квичол она перенесла на кальсоны, которые сейчас обрабатывала.