Адония - [6]

Послышался топот копыт. Спустя несколько мгновений на поляну вылетел всадник.

Он осадил коня; привстав в стременах, окинул взглядом происходящее и грозно крикнул:

— Zurück[7]!

Пёс послушно метнулся к нему и встал перед жеребцом, мордой к укушенному им человеку. Обнажив клыки, продолжил грозно рычать.

Молодой дворянин увидел и оценил как ботфорты, так и боевой, изрядных денег стоящий длинный клинок. Он понял, что перед ним — не бродяга. Но и на значительную персону не был похож полуголый, с плохо выбритым лицом человек, медленно слизывающий с прокушенной руки кровь.

— Извини, мастер! — примирительно-беззаботно проговорил всадник и, сунув руку в карман, достал горстку монет.

Он выбрал одну, золотую и, размахнувшись, бросил её к ногам пострадавшего. Пёс принял этот жест как приказ, метнулся вперёд, но новый окрик — «Zurück!» остановил его и вернул к ногам жеребца.

Заметь, любезный читатель. Если бы всадник повёл себя ну хотя б немного иначе — не было бы тогда ни взлетевшего к небу женского исступлённого крика, ни многолетнего клацанья железной тюремной решётки, ни хруста прошиваемого клинком живого человеческого тела на круглой арене огромной, выстроенной кольцом башни, служащей для предельно жестоких и отчаянных поединков, ни тупого безотчётного страха, поселившегося в сердце Глюзия, лучшего фехтовальщика «Девяти звёзд» после тренировочного поединка с невзрачным доброжелательным рыболовом, ни гнусавого (похожего на вопль отравленного весенним воздухом «гуляющего» кота) крика того же Глюзия во дворе Эксетерского постоялого двора, ни юной, старательно обучаемой демонизму, умело-жестокой, очаровательной рыжей ведьмы. Не было бы и этого всего, и ещё много чего ненужного под нашим общим голубым небом, если бы всадник торопливо спрыгнул с седла, пнул (обязательно!!) бесконечно преданного ему пса, взял его на прицепленную вторым концом к седлу лонжу и подбежал бы к полураздетому, блёклому, плохо выбритому человеку. Да, подбежал, с демонстративной заботой осмотрел рану, предложил перевязать. Потом назвал бы себя и, не взирая на свой дворянский титул, безоглядно признал себя виновным в произошедшем и спросил после этого, чем эту самую вину он бы мог искупить. Девяносто девять из ста: сдержанно-быстро (если так можно сказать в угоду одновременному изображению эмоции и действия) возвратив кинжал в ножны, укушенный ошалевшим от заячьей охоты псом человек махнул бы рукой и небрежно сказал: «О, всё бывает. Не переживайте, со мной и не такое случалось». И дальше, если бы возникла с обеих сторон без слов продемонстрированная готовность к знакомству, оно бы ненавязчиво состоялось, и каждый сосед приобрёл бы доброжелательного к себе второго соседа, с искренней многолетней готовностью к взаимопомощи, и тогда прочность жизни, твёрдо поддерживаемая с обеих сторон, ещё больше бы укрепилась.

Но непоправимо, как мы уже увидели, неуловимо-надменно, сверху вниз, всадник швырнул монету. И, вместо действий демонстративно-смиренных, молодой дворянин послал в сознание незнакомого ему человека далеко-далеко запрятанную угрозу, состоявшую в том, что противостоять ему, по меньшей мере, не очень разумно, поскольку он тренирован, силён, рука его тверда, а действия в точности и мощи их безупречны. Послание это было запечатано в траектории, выписанной жёлтым блеском монеты, которая легла невероятно точно между босых ног пострадавшего.

И пострадавший, — мы с напряжённым удивлением видим, читатель! — повёл себя несколько странно. Он ступил, нащупал большим пальцем ноги лежащую в траве монету и, поддев, отшвырнул её в сторону, в заросли.

— Это золото, — озадаченно сообщил ему очевидное всадник.

— Моя кровь, может, и стоит целого соверена, — ответил укушенный. — Но моё достоинство стоит дороже. Извини, мастер.

— Значит, ты всё-таки дворянин, — проговорил всадник, успокаивая загарцевавшего жеребца.

— Меня зовут Джаддсон.

— А-а, — протянул хозяин собаки. — Так это ты наш пропавший сосед…

— Да. И земля, на которой мы стоим, — моя земля. Как и зайцы, что наловил сегодня твой пёс.

Всадник с досадой взглянул на болтающиеся за его седлом тушки зайцев, добыл ещё одну монетку — серебряную, и бросил её к ногам человека с кинжалом.

— Это тебе за зайцев, — уже открыто неприязненно сказал он. — И я советую не расшвыриваться монетами попусту. Судя по всему, ты вернулся, как и уезжал, голодранцем. Что, военная удача — дама капризная? Оцени своё ущемлённое достоинство, я возмещу его деньгами, и мы друг о друге забудем.

— Согласен, — вполне миролюбиво сказал Джаддсон. — Пять тысяч.

— Чего пять тысяч? — недоумённо переспросил всадник.

— Пять тысяч фунтов. Я так оцениваю своё достоинство. Плати и убирайся.

— Ты… Ты в своём уме?!

— Безусловно. Но ты, кажется, удивлён? Позволь поинтересоваться — чему? Ты нарушил границу, ты скачешь по моему имению, ты травишь моих зайцев, твой пёс напал на меня, дворянина, и испортил мне руку, — и вот ты предлагаешь мне оценить причинённые тобой неудобства. Я и оцениваю. В пять тысяч.

— Ты сумасшедший! Да всё твоё прогнившее имение не стоит и тысячи фунтов, а ты у меня требуешь пять!