Адония - [103]

— Если вы посвящены в наши тайны, мисс, то должны знать и то, что все обитатели Эрмшира — мужчины.

— Я знаю.

— Тогда что же вы говорите! Отвезти вас туда! Год за годом монахи, живущие там, и преступники, со временем пополняющие число этих монахов, избавляются от тягостных соблазнов внешнего мира. Если б вы знали об эйцехоре…

— И об этом я знаю. Я читала древние иудейские книги. Эйцехоре — семя дьявола в человеке. В неустойчивых душах воплощается жаждой или власти, или денег, или крови…

— Не только, не только! А двойственная природа пола? Ни один мужчина, любящий женщину, не свободен от тёмных желаний обладать, подчиняя, и предавать, снова и снова предпочитая иную. Похоть — тёмная изнанка любви! Сколько лет монахи трудом и молитвами выжигали, испепеляли в себе эйцехоре, и вдруг появитесь вы — юная, красивая, полная жизни, влекущая… В скольких нескромных помыслах вы станете тотчас повинны? Подумайте, в скольких?

— Посмотрите, почтенный отче! — с мольбой произнесла Адония, дотрагиваясь до лежащего рядом зеркала. — Какая красота? Какой соблазн может вызвать моё лицо?

— Оно изменится, — тихо ответил старик. — За то время, пока мы будем идти к Эрмширу, оно исцелится и расцветёт. Я-то вижу, как уже сейчас блеснул взгляд Джона, когда он принёс вот эту воду и вот это зеркало… В Эрмшир вы прибудете воплощеньем соблазна.

Он встал и шагнул к двери. Оглянулся. Виновато развёл руками.

— Вот почему, юная мисс, Эрмшир уже много веков табуирован для пребывания на нём женщин. Извините. В любой порт невоюющей в данное время страны. Или в Новый Свет, в Америку. Только не в Эрмшир. Извините.

Он вздохнул. Изменившимся, деловитым тоном добавил:

— Ещё на минуту отложите ваш туалет. Я вижу, Джон не принёс полотенца. Одну минуту.

И вышел.

Адония сидела, уставившись перед собой невидящим взглядом. Затем, взяв в руку зеркало, прошептала:

— Значит, моё лицо станет воплощеньем соблазна?

Она с силой ударила зеркало о край бочонка. Наклонившись, отыскала наощупь крупный осколок. Выпрямившись, хрипло сказала:

— Не станет!

И злым, полным силы движением вскинула осколок к лицу. Собачонка, заскулив, спрыгнула, спряталась под кровать.

Спустя минуту за дверью раздались шаги и, постучав, вошёл неумолимый старик. Перешагнув порожек, он выронил полотенце и отчаянно закричал:

— О Господи!! Что ты наделала, девочка?!

Он бросился к Адонии, подцепил снизу залитый кровью подбородок и, приподняв, развернул голову девушки к окну.

— Глаза! Глаза-то хоть целы?!

Он бросил взгляд на лежащее возле порога полотенце, быстро повернулся к соседней кровати и, содрав с него одеяло, скомкал и прижал к лицу Адонии простыню.

— Джо-о-он!! — что было сил закричал он и, всхлипнув, умолк.

В коридоре послышался частый тяжёлый топот. В каютку ввалился матрос — и замер.

— Быстро, горячей воды, — выдавил старик, — и травника. Лекарский ларец пусть захватит!

— Что? — глухо сказала из-под простыни Адония. — Теперь оно не вызывает соблазна?

— Зачем же, зачем! — плакал над нею старик. — Моя вина, моя вина. Не прочувствовал! Меа culpa[17]…

— Почтенный…

— Не говори ничего! — воскликнул старик. — Ты ведь и губы разрезала! Мой грех, мой…

— Индульгенция…

— Молчи, умоляю! Ну где этот травник?!

Спустя час Адония лежала на своей постели, прижимая к боку поскуливающую собаку. Белое, замотанное, лишь с небольшой щелью рта лицо её было похоже на свежеизготовленную маску мумии.

— Моя вина, — раскачиваясь, негромко тянул сидящий напротив старик. — Не прочувствовал, насколько для тебя это важно. И ещё — я скрыл, что в Эрмшире была уже женщина. Однажды двое, юноша и девушка, спаслись после шторма. Мы отвели им один маленький островок на окраине архипелага, и никто из монахов их не навещал. Снабдили лишь всем необходимым, и юноша сам заботился о поддержании жизни. Я скрыл это, когда приводил аргументы на твою просьбу. Моя вина…

— Индульгенция, — едва слышно произнесла Адония.

— Что-что? — старик быстро наклонился к ней.

— Я отпускаю вам этот грех, — медленно пояснила мумия, — в обмен на согласие доставить меня в Эрмшир. Я там должна провести остаток дней. Среди людей мне не место.

— Какой торг, — махнул рукой старик, — может быть в такую минуту! Безусловно, доставим.

Он бережно взял в свои руки руку Адонии, легко сжал.

— Глупый, — сокрушённо прошептал он, — глупый старик! Считал уже, что до конца своей жизни никогда не совершу ничего грешного. А ведь знал, что не всё в этом мире так просто, как кажется.

Прибытие

Море — великий лекарь. Прошёл месяц, и раны на лице полностью затянулись. Адония избегала смотреть в зеркало, но, умываясь, всё же чувствовала, как ладони скользят по безобразным, неровным рубцам. Она понимала, для чего совершила этот страшный поступок. Понимала и неизбежность, и закономерность выбранного пути. И всё же, чувствуя липкую гладкость свежих шрамов, осознавая, что эти шрамы суждено носить всю оставшуюся жизнь — она непроизвольно вздрагивала. «Зачем, кто скажет мне, зачем отец поехал на чужое поле ловить чужих зайцев? Какая злая судьба…»

Пришёл день, когда путешествие завершилось.

— Даже странно, — с явным облегчением в голосе проговорил старик, — добрались спокойно и быстро. Ни разу не встретили пиратское судно.