Адмирал Н.С.Мордвинов — первый морской министр - [25]

XV

В 1825 году, по кончине государя Александра Павловича, были частые съезды во дворце, и отец мой беспрестанно туда ездил. Декабря 13-го приказано было съезжаться в 8 часов вечера в Зимний дворец, в ожидании великого князя Михаила Павловича из Варшавы. Все собравшиеся долго ожидали его приезда: вдруг пришел граф Милорадович^{118} и объявил, что приказано всем собраться в залу Государственного совета. Все туда пошли и заняли свои места. На всех лицах выражалось ожидание великой вести; тогда вошел великий князь Николай Павлович^{119}, с бумагами в руке, и сел на президентское место. Все смолкло. Он начал читать манифест. Отец мой понял, что сам государь читает, и первый встал; все последовали его примеру и стали вставать один за другим. После манифеста государь прочел все письма императрицы Марии Федоровны и братьев своих. В тот вечер собралось к нам несколько родных, и отец мой возвратился домой очень поздно; мы все ожидали его с нетерпением. На другой день назначено было собраться для присяги в Сенат, в 9 часов утра, в Совете в 11 часов и во дворце в 2 часа.14-го декабря, рано поутру, услышали мы, что сенаторам приказано было присягать в 7 часов утра, вместо 9. Перемена эта удивила нас: что так рано подняли старичков? Вскоре прибежал к отцу Г. Д.

Столыпин^{120}, в большом смущении и со слезами спрашивал: что делать? «У меня три сына, молодые офицеры гвардии, приказано сегодня присягать Николаю Павловичу, а Г. уверяет, что Константин Павлович^{121} не отрекся». Отец мой, побранив Г., убедил не верить ложным слухам и успокоил Столыпина. Едва этот ушел, прибежал другой сосед с известием, что солдаты в казармах бунтуют. Отец сейчас велел заложить карету и послал сказать брату, чтоб он ехал с ним вместе во дворец. Матушка испугалась и просила не ехать, когда в городе неспокойно, но отец сказал: «Когда государь в опасности, наш долг быть при нем!» — и матушка более их не удерживала; они оба отправились во дворец. Целый день мы были в страшном беспокойстве. Накануне тетушка у нас ночевала и осталась с нами. Люди наши приносили нам тревожные слухи, беспрестанно бегая осведомляться на площадь. Этот день описан многими и известен всем^{122}. Мы все время ходили по зале; матушка несколько раз посылала узнавать об отце, но посланные никак не могли пробраться во дворец сквозь толпу, и мы весь день были в неизвестности. Матушка моя всегда во время душевных испытаний, сохраняя спокойный вид, не тревожила окружающих ее волнением своих чувств и с кротостию покорялась воле божией. На нашей площади мало было народа, все стремились в ту сторону, где собиралось войско. Вдруг мы услышали шум на улице, бросились к окну и увидели идущих в беспорядке солдат экипажа — гвардии, которых вел офицер с обнаженною саблею и, оборачиваясь беспрестанно к ним, говорил с большим жаром. Они прошли площадь и направились к бунтовщикам. Это нас ужасно поразило. В ту минуту вошел в залу старый слуга, Филипп Андреевич, чтобы накрывать на стол к обеду, но, увидев также солдат в беспорядке, остановился и сказал матушке: «Грешно теперь обедать, позвольте не накрывать стола». Мы все охотно согласились и не обедали тот день. Сестра Вера Николаевна с детьми приехала к нам ночевать. В 8-м часу отец прислал сказать, что он здоров, а сам приехал довольно поздно, потому что по окончании всей тревоги было молебствие и присяга. На другой день отец мой ездил опять во дворец и, возвратясь, рассказывал, как он удивлялся красноречию молодого государя. Император Николай в присутствии всех объяснил весь заговор кратко и ясно, слогом Тацита ^{123}, как сравнил отец. В марте 1826 года привезли тело в бозе почившего государя Александра Павловича. Отец мой при печальной церемонии въезда в Петербург нес из императорских регалий^{124} царский скипетр; ассистентом его был адмирал Кушелев^{125}. Тогда отец мой был уже 72-х лет, одет, как следует, в полной форме и, как все другие, был в черном плаще и большой траурной шляпе. Погода была ужасная; ветер и вьюга. Бедный адмирал Кушелев простудился и умер. Отца моего бог сохранил; с ним не было никаких последствий.

В августе мы поехали в Москву на коронацию — отец, матушка, брат и я. В тот год лето было очень жаркое и много было пожаров, горели леса и деревни. Нам пришлось несколько раз проезжать мимо пожаров; одна деревня была совершенно в пламени с обеих сторон, когда мы ее проезжали. Страшно было видеть пробирающийся в лесу огонь и слышать треск горящих деревьев. Многие другие, проезжая, тоже видели подобные зрелища. По прибытии в Москву одна моя родственница упросила меня ехать с нею к одним ее знакомым, где можно было видеть церемониальный въезд; я согласилась ехать с тем, чтобы меня не называли. Когда придворные золотые экипажи проезжали мимо, одна из карет, в которой сидел отец мой, остановилась против самых тех окон, где мы были, и он в ту минуту смотрел на нашу сторону. Две дамы с живостью сказали: «Посмотрите, какое почтенное, выразительное лицо старичка с белыми волосами!», а третья им ответила: «Это адмирал Ник[олай] Сем[енович] Мордвинов.» Во время празднества была иллюминация, и как наш дом был почти за городом, то мы видели ее отлично, особенно Кремль был точно залит огнем. В Москве мы пробыли долее, чем предполагали; отец мой заболел рожею, что нас и задержало; мы все оставались до его выздоровления. В 1827 году отец мой занялся устройством страхового от огня общества, которое и теперь считается лучшим. В том же году тетушка Анна Семеновна переселилась в Москву, потому что сын ее купил имение в Дмитровском уезде, и она решилась жить с ним, но, не желая вовсе расстаться с своим братом и его семейством, обещала приезжать каждый год, гостить на несколько месяцев у нас; при всем том родителей моих огорчил ее отъезд, так как они никогда надолго с нею не расставались. В 1828 году, сентября 2-го, брат мой Александр Николаевич женился на Анастасии Алексеевне Яковлевой