Адмирал Корнилов - [31]

1. 1836 г., мая 29–го. Керчь. Бриг «Фемистокл».

«Поздравляю друга Федю [42] с важным шагом на пути жизни — с признанием в себе чувства самостоятельности — характер самобытный всегда независим. Из рода двуногих по-моему только те могут гордиться названием человек, которые обладают самобытным характером, остальные не должны отделяться от стада животных, назначенных на службу человека, они только отличаются от последних разнообразностью способностей и могут быть употребляемы ими как лошадь, или как вол, или как павлин домовой, а больше как обезьяна. Но что о пустяках — пора к делу. Мой совет не переменять службы, не осмотревшись со всех сторон, служить надо — неблагородно не служить чем-нибудь обществу. Служба по собственному выбору, без видов возмездия не есть невольничество, а есть занятие почётное. Благодарность есть высокое чувство в человеке — благодарность к создателю, к обществу, к отцу, к матери и пр. есть начало великого добра и бич мелочных страстей. Мне кажется, можно быть артистом во всякой профессии — нужны только разные способности. Вот с людьми, с двуногими, с четвероногими, крылатыми, словом, со всякими животными да с природой неодушевлённой, везде и во всём встречаемся. Третьего дня мои люди выкинули манёвр не хуже картины Брюллова — человек с удобовосприемлемостью не мог бы удержаться от восторга, чтоб восхищаться разрушением Помпеи, необходима также удобовосприемлемость. Пора кончить. Ты видишь по заглавию, что я в Керчи, а по письму, что гробница Митридата и другие чудеса, открываемые в бесчисленных окрестных курганах — пред глазами моими. Завтра мы, т. е. мой бриг и корвет Путятина, идём вдоль Абхазского берега, к 20 июня возвратимся в Севастополь, откуда я присоединюсь к флоту; далее не знаю что и не хочу знать — не люблю знать будущего. Из писем моих к матушке тебе известно назначение похода моего — образование гардемарин. Вообрази мои занятия: вчера я читал им историю о Владимире, как он завоёвывал веру в Херсонесе, т. е. Севастополе. Желая узнать, знают ли они, где родился Христос, пустился расспрашивать — вышло: Христос родился в Иерусалиме. Иерусалим тогда населён был римлянами и находился в Персии, — а парни с бритыми усами; меня это так обрадовало, что я каждый день с большим нетерпением жду часа занятий моих воспитанников — очень весело слышать что-нибудь новое — книги, мне кажется, одно и то же несут, надоели они мне. Прощай, будь здоров, важная, друг мой, статья жизнь, не пренебрегай ею — говорю с опыта. Благодарю тебя, что не оставляешь мою старушку, прочти ей это письмо, ей не пишу, а прошу поцеловать ручку — что писать ей, право нечего».

(Приписки на полях: на 1–й странице: «Диксону, если матушка будет платить, то взять расписку и передать ко мне, а не то и я могу заплатить».

На 4–й странице: «Скажи матушке, что подушка её, благодаря М.Ивановне, украшает мою каюту На славу — все спрашивают, кто шил».)

2. Николаев, 1836 г. 25 августа.

«Письмо твоё сделало мне большое удовольствие — оно принесло мне первое известие о возвращении брата в Питер. Это меня особенно занимало. Как конец тягостного одиночества матушки: одиночество её было у меня на совести! Благодарю тебя, что так кстати вспомнил обо мне. Напрасно оправдываешься в долгом молчании — я почти состарился под игом всемогущих обстоятельств, чтобы не понимать невозможности противоборствовать их железной воле. Я совершенно уверен, что ты меня не забыл и не разлюбил. На Кавказ не попал — не горюй, всё к лучшему — благое намерение столь же ценно, как и самое дело. Намерение всегда порождение чувств, а дело может быть ещё порождением слепого случая. Твои способности, при твоих правилах, всегда принесут пользу — правда, нигде Россия столько не нуждается в людях благомыслящих и образованных, как в основе благосостояния государства по разным отраслям внутреннего управления. Но время всё сделает; его не остановишь и не придашь ему прыти. Да и есть на что сетовать, что мы моложе других — успеем состариться… Благодарю тебя и братьев твоих, Петра и Нордеков (прозвище, данное В.А.Корниловым Ивану Петровичу и Аркадию Петровичу Корниловым. — С.К.), что не оставляете мою старушку. Жаль, что Наваринское сражение не удалось [43] — а хорош ли был нарисован «Азов»? И можно ли было различить офицеров? С прошлой почтой писал или лучше приписывал тебе, чтобы взял для меня Рейфа. Маменька напрасно ждёт оказий — книги лучше посылать по почте; навязывая посылочку, недурно вспомнить о моём отправлении — как мне было тяжело возиться с ними. Федю Флита поцеловать за тебя не могу — он далеко теперь от Николаева. Они оставили нас более недели, грустненько было расставаться — привычка удивительная на белом свете, да есть на неё ведь и отвычка. Мне одиночество не новость, только теперь сижу больше в вольтере [44] своём и прилежнее лечусь. Флит расскажет всё подробнее о моих недугах. У вас появилось какое-то моё письмо, в котором резко выказывается моё весёлое расположение — немудрено, я нынче сделался великим болтуном и весельчаком — скоро пущусь плясать попурри. Я думаю, что всё это потому, что я никогда не был столько убеждён, что всё на свете фантасмагория!!! Не напугай матушку моей болезнью, болезнь пустая и меня обнадёживает скоро с ней разлучиться; ревматизмы мои совершенно затихли. Да! весьма бы недурно было, если бы Александр потолковал о моём горе с кем из ваших столичных эскулапов, хотя я и полное доверие имею к познаниям моего; от Феди можешь узнать о болезни и средствах употребляемых. Несмотря на всю мою философию, мне бы не хотелось совершенно расстроить организм: боюсь я, чтобы расслабление мною чувствуемое не увеличилось и не лишило меня средств служить. Если бы не эта мысль, я бы мало заботился о лечении, оно нисколько не тягостно, я так к нему привык. Какой любезный человек доктор Делагато. Я счёл лучшим средством описание болезни положить в твоём письме, ты передай Александру — прямо на его имя адресовать боялся, чтобы не попало в чьи руки. Прощай, кланяйся братьям, Диксону деньги отправлены с Флитом. Пиши, если удосужишься. Когда же Пётр Петрович позовёт меня на свадьбу?»