Адмирал Корнилов - [111]

, но и низвержением другого священного принципа империи, о котором Николай Павлович твердил всё своё царствование: «Мне нужны не умники, а верноподданные», «мне нужны лбы, а не головы», «мне нужны исполнители, а не салонные философы» — вот лишь малая толика его личного евангелия. Считая себя первым дипломатом, администратором, стратегом, фортификатором, кораблестроителем, финансистом, законоведом, архитектором, моралистом и даже беллетристом империи — империи, в которой вторых номеров не допускалось, а сразу начинались…надцатые, Николай сделал всё, чтобы упразднить значение ума, способностей, характера, почина и подготовки для военной и государственной карьеры. «Неспособность есть как бы патент на получение значительной должности, — обобщал осведомлённый современник и освещал причины. — Неспособный человек не имеет большей частью ни самостоятельного характера, неприятного властям, ни убеждений, не согласующихся с правительственной системой. Он на всё согласен… Ему можно поручить целое Министерство, и всё пойдёт своим обыкновенным порядком. Нужно только, чтобы при нём был человек, посвящённый в тайны бюрократической рутины и умеющий дать делу ловкий оборот, так, чтобы интересы высших сановников не пришли в столкновение». Кто сей едкий критик? Отнюдь не нигилист, не красный, не худородный зоил, обнесённый на пиру казённых раздач. Великий князь Константин Николаевич, второй сын Николая I, стало быть, человек сведущий, из какого теста батюшка выпекал своих министров и генералов, губернаторов «и полицмейстеров, попечителей и главноуправляющих. Возвышение Корнилова как лица способнейшего отвечало потаённым мечтам Толстого: «…звание командира пусть приобретается даровитостью», — но никак не господствовавшим принципам власти» [158].

…Из дневника Корнилова с 14 по 18 сентября:

«…Целый день занимался укреплением города и распределением моряков, за исключением 4 батальонов, переведённых на городскую сторону. Итого у нас набирается 5 тысяч резервов Аслановича и 10 тысяч морских разного оружия, даже с пиками. Хорош гарнизон для защиты каменного лагеря, разбросанного по протяжению многих вёрст и перерезанного балками так, что сообщения прямого нет.

Войско кипит отвагой, но всё это может только увеличить резню, но не воспрепятствовать входу неприятеля.

…Наши дела улучшаются, инженерные работы идут успешно. Укрепляем, сколько можем. Но что ожидать, кроме позору, с таким клочком войска, разбитого по огромной местности, при укреплениях, созданных в двухнедельное время.

…Мы здесь не унываем, укрепляемся, как умеем и как средства позволяют. Непрерывная цепь редутов и бастионов и разного рода батарей представляет непрерывную линию пушечного огня, но эта линия на 7 верстах. Есть высоты, на которых легко воздвигнуть батареи против нас, и кроме — три или четыре пути, прорваться коими легко, ибо защитников немного: моряков (матросов) 10 тысяч, да 5 тысяч резервных солдат.

…Наши укрепления улучшаются по возможности: прибавляем батареи из морских орудий, соединяем их траншеями, в амбразурах делаем щиты от штуцеров, кругом обставляем и батареи, и траншеи мешками и кулями с землёй».

К 18 сентября князь Меншиков подошёл наконец с войсками ближе к Севастополю. Всё, что перенесли, пережили севастопольцы за эту неделю, дало Корнилову нравственное право на резкий разговор при встрече с главнокомандующим, и отголоски этого «разговора начистоту» нашли своё отражение в нескольких строках дневника:

«18 сентября.

…К вечеру князь приехал на Северную сторону, куда приближаются войска. С ним прибыл и курьер николаевский. Князь очень жалуется на слабость войск своих и считает неприятеля очень сильным. Собирается опять сделать движение, предоставив Севастополь своим средствам. Если это будет, то прощай, Севастополь! Если только союзники решатся на что-нибудь смелое, то нас задавят. Это мною было представлено князю. Он обещал военный совет, которого мы и ожидаем. Держаться с войсками в Севастополе весьма можно, и держаться долго, но без войск — дело другое».

Без преувеличения можно сказать: к концу этой встречи Корнилов был взбешён. На следующее утро он намеревался представить князю следующую докладную записку:

«19 сентября 1854 г., Севастополь.

Кажется, важность недопущения неприятеля проникнуть в Севастополь не подлежит суждению. Она ясна из самого стремления врагов наших завладеть городом и массою казённых заведений и кораблей, в нём находящихся. Потеря и того и другого невозвратима для России; даже последующее истребление всей неприятельской армии на развалинах Севастополя не вознаградит Государю конечное разрушение этого важного порта, всего Черноморского флота не только с кораблями, но и с офицерами и матросами, приготовленными такими долговременными, постоянными трудами.

Отстоять Севастополь с настоящими силами невозможно. Оборонительная линия идёт на протяжении 7 вёрст, пересечена глубокими балками и имеет многие подходы, где всё препятствие состоит из артиллерийского огня и простых, временных, из земли накиданных завалов. Три колонны, каждая в 15 000, могут легко спуститься тремя путями с высот, занимаемых неприятельским лагерем, и с небольшим пожертвованием раздавит каждая своих противников, как бы они отчаянно ни сопротивлялись, ибо моряков и резервов, ныне составляющих гарнизон, едва насчитывается до 15 000. Увеличение гарнизона таким же числом, т. е. дивизиею, полагаю совершенно необходимым для обеспечения города; тогда только, имея моряков в резерве и употребляя их на сапёрные работы, как для поддержания укреплений, так и для усиления обороны, к чему матросы особенно способны, можно будет надеяться восторжествовать над натиском и отстоять дело.