Адепты. Эзотерическая традиция Востока - [141]

Агрессивный принцип — это нечто вроде воздуха, или дух воздуха, пребывающий в постоянном движении. Значит, было бы правильно символически изобразить это беспрестанное ритмическое волновое движение в виде дракона мужского пола, извивающегося в пространстве. Предполагалось, естественно, что дракон обитает в воздухе. Когда он изображался с пятью лапами (элементами), то становился императорским символом. Когда ян показывался как дракон мужского пола, инь одновременно являлась как дракон женского пола. Так же и у всех форм в природе: самец пробуждает самку из состояния пассивного принципа, и ни одно создание не могло бы существовать в одиночестве. Агрессивность нельзя отделить от покорности, она не может реально существовать без своей полярной противоположности. Свет и тьма взаимозависимы, так как представление об одном не может существовать без представления о другой.

Первое соединение инь и ян закончилось сотворением великой монады — «верховного неба». Великая монада — это бесконечная сфера положительного разумного принципа. Сразу же после ее создания принцип инь облекает ее в эфирное тело. Следовательно, в этом проявлении ян становится мыслящей душой, а инь — чувствующей душой мира и человека. Чувствующая душа есть anima[291], действующая через тонкий носитель animus[292]. Все формы представляют собой соединения, и только лишенные формы сохраняют простую, или недифференцированную, природу.

Как указывается в алхимических рассуждениях, либо философское золото, либо камень мудреца следует готовить, стимулируя внутреннее взаимодействие между двумя главными принципами в элементарных, или металлических, формах. Искусство или знание делают возможным осуществление принудительного слияния инь и ян в лаборатории. Следует напомнить, что европейские алхимики описывали этот процесс как свадьбу солнца и луны. У китайцев сложилась почти такая же терминология, потому что они ассоциируют свинец с солнцем, а ртуть — с луной и скрывают эти элементы под символами дракона и тигра соответственно.

Как и следовало ожидать, формулы трансмутации чрезвычайно сложны и таинственны. Как и на Западе, в них введены диаграммы и символы, но без соответствующих ключей они совершенно бессмысленны. Алхимик пытался воспроизвести в своих сосудах величайший процесс вселенского творения, надеясь таким образом добиться господства над очищенными субстанциями, через которые все живые существа получают главное питание. Стих 17 алхимического трактата Чжан Потуаня «Четыреста слов» явно свидетельствует об использовании оборотов речи того же типа, что встречались в трэдах западных алхимиков: «Дракон приходит из восточного моря. Тигр встает в западных горах. Два создания ведут сражения и превращаются в жизненную силу неба и земли». В данном случае эксперимент явно связан с соединением свинца и ртути.

Нужно, однако, понимать, что в данном случае не подразумеваются обычные, общеизвестные неблагородные вещества, так как алхимик имеет дело с духами свинца и ртути. Он использовал феникса для отображения изменчивого принципа, жаба или черепаха представляла настоящую землю, или первичную материю, ворона появлялась как символ солнца, кролик — луны, и единорог был мировым духом, которого стремился поймать алхимик. Это ключ к мифам, в которых фигурируют все эти существа, являющиеся фактически составляющими сложной формулы.

Постоянные ссылки на очищенные формы свинца, ртути и киновари, вероятно, призваны напоминать химику-мистику, что он занимается духовным искусством, а не просто физической наукой. Сами китайцы утверждают, что философским садом, в котором эти элементы можно найти в самых естественных, природных формах, является собственное тело человека, в котором много настоящего свинца и настоящей ртути, если знать, как их собрать, и распознать их признаки.

Чем дальше продвигаешься в изучении китайской алхимии, тем больше убеждаешься, что все стадии искусства трансмутации входили в тайную науку полного обновления человека. Мастер-алхимик был бессмертным смертным, ибо мог совершить любое чудо, какое желал, не навязывая свою волю природе, а понимая естественные законы и помогая им выполнять их работу.

По словам Артура Уэйлли, «часто при чтении алхимической литературы эпохи Возрождения и более поздней у нас возникает подозрение, что мы читаем не о материальных экспериментах, а о духовных поисках, описанных в аллегорической форме принятым в лабораториях языком. В Китае это подозрение переходит в уверенность.

Начиная с 10-го века экзотерическая алхимия, вай дань, уступает место эзотерической, нэй дань, которая использует в качестве ингредиентов вместо осязаемых и материальных субстанций их «души», или «сущности». Эти «души» и являются «истинными», или очищенными, ртутью, серой, свинцом и так далее и имеют такое же отношение к обычным металлам, как даос Адепт, или чэнь-жэнь (чистый, совершенный человек) к простым смертным.

К концу 11-го столетия был сделан новый шаг. Эти трансцендентальные металлы отождествляются с различными частями человеческого тела, и алхимия в Китае перестает быть экспериментированием с химическими реактивами, паяльными трубками, печами и тому подобным (хотя все это и сохраняется в общедоступной алхимии странствующих шарлатанов), но превращается в систему умственного и физического перевоспитания»