Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская - [64]

Не будучи бунтарем против какого-либо определенного порядка, де Сад выступал против порядка вообще, поэтому революция также отторгла его, как прежде отторгала монархия. Революционное прошлое гражданина Сада можно сравнить с качелями — сначала его подбросило вверх, и он стал председателем секции Пик, самой революционной секции Парижа, членом которой являлся Робеспьер, а потом стремительно отбросило вниз: его арестовали по обвинению в модерантизме и должны были казнить 8 термидора, и только падение якобинской диктатуры спасло его. Не самые лучшие воспоминания о том недавнем времени, видимо, и породили антиреволюционные пассажи романа. «Каким бы ни было правительство, оно является подобием небесного устройства, и ни один подданный не имеет права безнаказанно свергать его. <…> …Мятеж — это всегда разрушение. <…> …Что движет заговорщиком, решившим свергнуть правительство, при котором он живет? Он действует только в собственных интересах, его волнует собственное благополучие, а не благо народа. Кто может поручиться, что государственное устройство, которым мятежник хочет заменить существующее, окажется лучшим, нежели то, что есть сейчас? А если он ошибся, кто знает, каковы будут последствия заблуждений его?» — изрекает Аделаида. «Политика не согласуется ни с религией, ни с нравственностью», — утверждает Фридрих.

Необычным является и «согласие» автора на казнь графа Мерсбурга, совершенную по приговору официального суда. Признавая личную месть и возмездие провидения, маркиз всегда яростно выступал против смертной казни, считая ее преступлением, ибо в законе, обрекающем человека на смерть, не предусмотрено таких оправдательных причин, как страсть, гнев или желание. Государство совершает убийство после здравых размышлений и таким образом становится виновным в преступлении институционном, совершенном абсолютно хладнокровно, а такому преступлению оправдания нет. «…Если говорить коротко, надо отменить смертную казнь, ибо нельзя казнить человека за то, что он убил другого человека, ибо в результате вместо одного человека из мира нашего исчезнут двое, а только дураки или палачи могут довольствоваться подобной арифметикой», — писал де Сад после Термидора.

Роман «Аделаида Брауншвейгская» непохож на остальные сочинения де Сада, и не только потому, что в нем нет отвратительных своим неприличием сцен, но и расстановкой персонажей, и отведенным им амплуа, и их рассуждениями, в которых звучит голос автора. Написанный на склоне лет, когда людям свойственно осмысливать свой жизненный опыт, он не отличается «ни дьявольским величием, ни поэтическим гением», присущим прежним романам автора, где тот упорно отстаивал право на зло и неповиновение благой морали. И все же знакомство с ним небезынтересно, ибо в нем автор практически впервые колеблется выступать адептом порока и пытается нащупать стезю добродетели. А исторической точности де Саду, в сущности, не требуется, ибо его всегда интересовали страсти, а не правдоподобие.

Е. Морозова