Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская - [63]
В «героическом» — по определению автора — романе «Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская» нет привычного для де Сада сплава рассуждений философа и заметок эрудита с картинами самого разнузданного разврата. Маркизу даже не приходится прибегать к традиционным эвфемизмам и понимающему умолчанию, ибо подробных описаний эротических «фантазий» и «отвратительных преступлений» в романе нет. Но сколько бы маркиз ни прославлял добродетель, у него всегда можно отыскать пару строчек, где он исподволь проталкивает принципы единственно верной, с его точки зрения, философии природы: «Склонности даруются нам природой, а мы властны придать им то или иное направление. Если с самого детства человек воспитывается в добронравии и соблюдает достойные обычаи, то дорога сия непременно приведет его к добродетели. Но позаботиться о себе ребенок сам не в состоянии, и, если наставник не поможет ему выбрать правильные примеры для подражания, вряд ли он преуспеет на пути добродетели, — говорит один из собеседников. — Считаю, что лучше предоставить природе полную свободу действий, нежели отягощать ее советами, которые все равно забудутся, как только пробудятся страсти, — возражает ему другой. — Бунт против преград, коими пытаются окружить человека, заложен в природе самого человека, поэтому все усилия ваши напрасны».
Согласно де Саду, великая и всеобъемлющая природа, пребывающая в вечном движении, нисколько не заботится о роде людском, для нее равны все организмы и все субстанции, и мертвые даже предпочтительнее живых, ибо мертвая материя служит питанием новым организмам. Суть природы — действие и воспроизводство, а не сохранение того или иного вида, поэтому те, кто исполняют веления природы, иначе говоря, совершают преступления, на которые толкает их данный природой темперамент или живое воображение, ответственности за эти преступления не несут. Те же, кто повинуются искусственному институту под названием мораль, лишь умножают зло и страдают сами. Поэтому несчастная Жюстина, олицетворяющая всех добродетельных персонажей де Сада, постоянно страдает, а любая ее попытка сделать добро оборачивается злом. Аделаида тоже добродетельна и несчастна, но, в отличие от многострадальной Жюстины, она подвергается испытаниям, скорее, психологическим, нежели физическим, и, лелея свою гордыню, хранит верность нелюбимому супругу. Добродетельная по заданной ей автором роли, по характеру Аделаида принадлежит, скорее, к адептам порока, олицетворением которых у де Сада выступает Жюльетта, извлекающая из порока выгоды и удовольствия. «Про себя же могу сказать, что из-за причиненного мне зла я чувствую себя способной причинить столько же зла другим. А ведь если бы меня не ввергли в бездну несчастий, зло никогда бы не коснулось души моей, и я была бы жертвой…» — говорит Аделаида и, подавляя в себе страсти, опровергает постулат де Сада о том, что человеческое сознание в любую минуту готово стать игрушкой темных сил. Принцесса Саксонская — своеобразный персонаж-перевертыш, сплав Жюльетты и Жюстины. Так как, согласно де Саду, добродетель должна быть погублена, а порок восторжествовать, Аделаида-Жюстина умирает, но смерть ее добровольна: Аделаида-Жюльетта сама стремится в мир иной. Впрочем, маркиз и сам являл собой Жюстину и Жюльетту в одном лице: с одной стороны, вечно гонимый узник, с другой — надменный либертен, идущий на поводу у своих страстей, а на бумаге и вовсе позволяющий себе все.
Аделаида — единственный сколько-нибудь одушевленный персонаж романа, остальные являют собой, скорее, бесплотные тени, необходимые автору для возможности пофилософствовать. Но в этом романе на смену философии торжествующего порока все отчетливее приходит пессимизм и, возможно, потаенное желание примириться с Богом. «…Всевышний, похоже, замыслил доказать, что, пребывая в постоянном борении, люди напрасно надеются найти спокойствие на земле, ибо каждому уготовано обрести его лишь на крохотном ее клочке, где в урочный час упокоятся его останки», — пишет автор. «…нет счастья в жизни, обрести счастье мы можем только в могиле, ибо только там мы перестаем вдыхать яд аспидов, каждодневно нас терзающих», — вторит он себе устами Аделаиды.
В «Аделаиде Брауншвейгской» не обошлось без аксессуаров готического романа — пещер, подвалов, гробов, — присутствующих практически во всех сочинениях де Сада (за исключением разве что его коротких рассказов). Но любые шаги, уводящие из мира страстей, приводят де Сада в иллюзорный мир театра: странствия Аделаиды и ее спутницы Батильды по дремучим лесам и пугающим местам, их заточение в башни и подземные темницы напоминают перемещения актеров в театральных декорациях. Не менее театральны и странствия принца Фридриха и графа Мерсбурга, негодяя, столь прекрасно законспирированного, что даже автор не в силах проникнуть в его планы: «Проникнуть в замыслы графа настолько сложно, что пока мы сделать этого не можем», — пишет он. Однако в конце романа, дабы распутать все узлы интриги, автор заставляет Мерсбурга признаться в своих преступлениях: коварный граф получает заслуженную кару. Порок наказан, но добродетель не торжествует: никто из «положительных», сиречь добродетельных, персонажей не достигает счастья: даже под занавес маркиз не мог допустить торжества добра над злом.
