Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская - [60]

— Отец мой, — сказала она Урбану, принесшему ей лекарства, — я пришла в дом к вам не для того, чтобы жить, а для того, чтобы научиться, как поскорее умереть. Желанный миг настал, и сердце мое преисполнено небесной радостью… Предоставьте же мне бестрепетно вкусить его: я давно и страстно мечтаю приблизиться к вратам царства небесного. Господь милосерд и не будет ко мне слишком суров. Ах, как презираю я собственные суетные желания, привязывающие меня к земле! Присоединяя свой слабый голос к голосам ангелов, я надеюсь донести до Господа мольбу свою, и Он, услышав ее, заберет меня к Себе; там я наконец найду счастье, кое столь безуспешно искала я в этом мире… Как закоснел в злодействе слепец, отвергающий небесное блаженство, уже коснувшееся меня своей благодатью! О святой отец, святой отец… чувства начинают изменять мне… Мои глаза, ослепленные величием Господа, Он протягивает мне руки, я более не различают ничего, кроме Него… Велите поскорее начертать пеплом крест у подножия алтаря, дабы положить меня на него в той же позе, в какой сын Спасителя испустил на нем дух… Прежде я хотела лежать в одной могиле с принцессой; теперь я отказываюсь от этой суетной чести. В монастырском саду под ивой я собственными руками вырыла себе могилу, дабы бренные останки мои похоронили там, где хоронят останки моих товарок. А если страдания мои внушили вам жалость, то, орошая слезами могилу мою, вознесите к Небу мои обеты, чтобы Оно приняло их, исходящими из ваших уст.

Таковы были последние слова принцессы Саксонской.

А что скажете вы, прочитав историю женщины, жестоко оскорбленной, но ни единожды не оступившейся? И, сознавая, что проступки ваши неизмеримо более тяжкие, чем заблуждения ее, какой приговор вынесете ей вы?

Примечание

Знай, читатель: роман, только что тобою прочтенный, основан на подлинных событиях, случившихся в XI веке. Однако подлинная Аделаида обладала столь испорченной натурой, что автору пришлось заново сочинить ее образ, дабы он не противоречил нынешним понятиям о добродетели. Произведя значительные изменения и добавления, автор решил приписать заслуги сочинителя настоящей истории себе.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Роман прочитан, книга закрыта, но нас не покидает чувство то ли неудовлетворенности, то ли беспокойства. Автор, на первых страницах погрузивший нас в дебри германской истории, быстро забыл о том, что герои его живут в XI столетии, когда, как известно, еще не было ни города Амстердама, ни богатой Франкфуртской ярмарки, ни шикарных венецианских гостиниц и роскошных карет, ни зеркал и гондол… И никому в голову не могла прийти идея пригласить незнакомца в гости на чашечку кофе (напитка, который войдет в обиход несколькими столетиями позже) или же открыто признаваться в занятиях некромантией. Ибо хотя инквизиции как таковой в то время тоже не было, Церковь сурово наказывала слуг дьявола, каковым являлись некроманты и прочие провидцы. Иначе говоря, мир, окружающий героев романа, более похож на Европу современного автору XVIII века, нежели на суровую Европу начала Высокого Средневековья, сами герои говорят и мыслят так, как если бы они жили и действовали в эпоху Просвещения, а доспехи странствующих рыцарей исполняют роль маскарадных костюмов, необходимых лишь для того, чтобы в нужное время персонажи не смогли узнать друг друга.

В послесловии автор отчасти объясняет свое отступление от исторической правды: «Знай, читатель: роман, только что тобою прочтенный, основан на подлинных событиях, случившихся в XI веке. Однако подлинная Аделаида обладала столь испорченной натурой, что автору пришлось заново сочинить ее образ, дабы он не противоречил нынешним понятиям о добродетели. Произведя значительные изменения и добавления, автор решил приписать заслуги сочинителя настоящей истории себе». Следовательно, есть основания полагать, что исторический колорит подвергся искажениям в угоду добродетели. Для склонных к морализаторству и рассуждениям писателей XVIII столетия подобные изменения вполне естественны, но в случае с автором «Аделаиды Брауншвейгской» приверженность к добродетели кажется если не странной, то непривычной.

Ибо автор — скандально известный маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад (1740–1814), чьи сочинения приводили в панический ужас современников. «Вложите перо в когти Сатаны или же злейшего врага человечества, и то он не сможет сочинить хуже», — с содроганием писал о произведениях маркиза его современник Луи-Себастьян Мерсье. «120 дней Содома» (1785), «Жюстина, или Несчастия добродетели» (1791) (вторая редакция «Злоключений добродетели», 1787), «Философия в будуаре» (1795), «Новая Жюстина, или Несчастья добродетели», продолженные «Жюльеттой, или Преуспеянием порока» (1797–1799, десять томов описаний самого безудержного разврата, иллюстрированного 101 непристойной гравюрой)… В этих основополагающих романах, создавших де Саду печальную славу творца разрушительной философии зла, с беспримерной откровенностью и жестокостью описывались преступные эротические страсти, а герои-либертены, утверждая торжество порока над добродетелью, неустанно мучили и истребляли бесчисленных безликих жертв. Философствуя на темы эротических фантазий, либертены затягивали в сеть своих рассуждений читателя, заставляя его окунуться в самые черные бездны человеческого разума.