Адаптированный Гораций - [6]

Прекрасный город я прохожу мимо,

Довольно мне друзей и блядей хватит.

Пойдем со мной в кабак, где текут вина.

А лучше не пойдем, нам и здесь кисло.

Там рок-н-ролл дурацкий звучит тошно.

Зимою говорят: береги уши.

Куда же нам идти, а кабак рядом.

Там сыто и тепло, хорошо очень.

И если очень худо — еще полста.

Немая муза, плача, стакан просит.

Бери же свой стакан, веселись, муза.

VI

Оставь, Катулл, забудь свои притязания,

Твоему горю уже ничто не поможет.

Не нам исправить ни жизнь, ни Лесбию,

Осталась только печаль тихая.

Смотри, вокруг встает из пепла Отечество,

Лишь визжат, жалобно воя, враги как свободы,

Так демократии, тупость дряхлая.

Но не вернуть никогда Лесбию.

Смотри, вступает в жизнь девичество новое,

Так юны, так хороши, так прекрасны они, что

Забыл бы все, что они не видели.

Но нет меж ими, увы, Лесбии.

VII

Что ни явись позорной страсти плодом,

Будь то Ахилл и Агамемнон вкупе,

Елена, вожделенная данайцам

Иль Зевса неопознанная смена,

Сей плод равно — плод блуда и разврата,

Покуда боги управляют миром

И им еще до девок дела нету.

Давай теперь на божество ссылаться,

Минутные оправдывать влеченья.

Все страсти вне закона, потому-то

Они равны в постыдности счастливой,

Влюбленные грешны и непорочны.

Не ревность старца водит нас по кругу,

Но жизнь души, покинувшая душу,

Сама с рабом немым блудя сравняла

И пустота меня переполняет.

Я дед внучка! Убийственно известье

Благое это. Десять лет хотел я

Твой плод назвать и так, и по-другому.

И счастье, и позор твои ужасны.

Скажу тебе, что сука ты, Даная.

Пусть сбудется пророчество глухое,

Твою любовь к богам я утоляю.

Умерь, Кронид, перунов громыханья,

Меня минуло и испепелило

Былой любви увядшее страданье.

Что мне до сроков: разорвутся нити,

И смерть в истоке восторжествовала,

Летят по небу солнечные диски,

Застыл в броске какой-то юный мальчик.

VIII

Скоро мы в гости пойдем, скоро мы купим орехи.

Скоро напьемся слегка и, признаваясь в любви,

Глянем на облак летящий, такой же кораблик,

Скажем тихонько себе, чтобы не слышал никто:

Ну и что, что из этих предметов, увы…

Медленным взором своим я слежу

Опадание листьев, гусиную невскую кожу.

Тихо стучит сердечко, колокол тихо звенит.

Я поднимаю очешник, снова роняю.

Девочка с киской бежит, мальчик ругается матом.

Утки и чайки летят, крякая важно «да-да».

IX

1

Вообразился я в косом раю.

Скажи мне, ангел, где они

Те переулочки глухие, кривые,

Где булки розовеют, мякоть задохнулась,

Тепло, и голос не звучит?

Я сам себе приснился? Наяву ли?

Уж булки розовеют, мякоть слышит,

Тепло, и голоса не дышат.

Тепло, и голос не звучит.

Так где же переулочки косые, кривые,

Где булки розовеют, мякоть задохнулась

И голос по-особому молчит?

Скажи мне, ангел.

2

Толкает твердь, толкает воду,

Кровотеченье чудное томится

И возвращается, чтоб влагу остудить,

Чтоб позабыть свою природу.

Спаси меня, веселье терпкое, спаси,

Пусть красный привкус виноградин

От площади немолодого сердца

В сырой груди у города сочится:

Суровое мерло глотают губы

И нам знакомы первые удары

Осколка Исаакия в груди…

1997 — 1998

Адаптированный Гораций

I

У рябины вкус, у забора цвет,

Дальше жизнь и улица сходят на нет,

Здесь и я поселюсь, давши грусть в обет

И на семь ответ;

Замерзая, листва шелестит, и летит

Монах в переулок, за ним скорей,

Там озноб-загрей ледяных кровей,

Загрустил дружок,

Захлебнувшись, свивается желтый отток

Дровяной дали в голубой мешок

И клокочет синь за усталым ртом,

Вот и все, глотнем —

Ка еще, задохнув выпрямляюща,

В улиц ряд ты выходишь, тихо дыша,

За тобой, как всегда, ясень с ликом Христа

И моя душа

Осторожно летит, за тобой, сквозит

Чистый шиферный воздух, и грусть не разгрызть

Если светлая ночь на распутье стоит

И не может уйти.

II

Из русской поэзии

Фальшивым голосом пою

Приди, красавица, ко мне.

Приди в ночи, густой тиши

И трам-пам-пам с тобой, мой друг.

Шепчу, осипши, ангел мой,

Одна из сладостных наяд,

Чья красота как взгляд назад,

А я халву люблю, мой друг.

У рыбы клацает губа,

Молю у юности тепла,

Молю, русалка, скрась досуг,

Молю любви твоей, мой друг.

III

Трудно спорить с водой, западая в Оку

С ключевой водицей в груди, в цвету

Красных ягод, где глухо вороны орут

Словно глаз клюют;

Церкви тонут в листве, доносится всплеск,

Придержа разгон разлитых небес,

Чтобы в синей петле лицевых степей

Причастить земле;

Там в одной сельпо и в углу кивот,

В алтаре за мясницким секатором поп

Расчленяет тельца, угощает народ,

Свет, и служба идет;

С околотка богов и святых слободы

На покос гуськом семенят упыри,

Матерятся иконы, и черной зари

Пьют глотком фонари;

В барахолке пространств, запылив леса,

Покатилась из рук, зазвеня, коса,

И в глазах кузнеца поллитровая пся

В черных жилках вся.

IV Der Tod und das Mädchen

Минута медлит, кончена страница.

Часы стоят и не глаголит слово.

Ушли гуляки; замолчи, певица.

Поет петух, но это нам не ново.

Ленора плачет, проклинает Бога,

Летун сигает, молния сверкает,

Зашлась природа глухо, у порога

По косяку, рыдая, мать сползает.

Мертвец несется по пустыне,

Ленору сжав, он корчит рожи,

А та, любя его и ныне,

Гнилую лобызает кожу.

Ты получила все чего хотела.

И в чистой вере лежа на кровати

Кончается единственное тело

В узле тугих небытия объятий.

V

Сердце бьется, а сверху пласты небес