Ада, или Эротиада - [179]
АНДРЕЙ: Адочка, душка (darling), расскажи же про ранчо, про скот (tell about the ranch, the cattle), ему же интересно (it cannot fail to interest him)/
АДА (как бы выходя из оцепенения): О чем ты (you were saying something)?
АНДРЕЙ: Я говорю, расскажи ему про твое житье-бытье (I was saying, tell him about your daily life, your habitual existance). Авось заглянет к нам (maybe he'd look us up).
АДА: Оставь, что там интересного (what's so interesting about it)!
ДАША (обращаясь к Ивану): Не слушайте ее! Масса интересного (heaps of interesting staff). Дело брата огромное, волнующее дело, требующее не меньше труда, чем ученая диссертация (his business is a big thing, quite as demanding as a scholar's). Наши сельскохозяйственным машины и их тени (our agricultural machines and their shadows) — это целая коллекция предметов модерной скульптуры и живописи (is a veritable collection of modern art), которые вы, по всей видимости, любите так же, как и я.
ИВАН (Андрею): В земледелии я профан, но все же благодарю.
ИВАН (не зная толком, что еще сказать): Да-да, конечно, надо как-нибудь заехать, посмотреть вашу технику. Эти машины всегда напоминают мне ископаемых чудовищ с длинными шеями, будто пасутся там и сям, знаете ли, или просто поникли головами в скорби по вымиранию — хотя, верно, это экскаваторы…
ДОРОТИ: В машинах Андрея ничего ископаемого нет! (Невесело смеется.)
АНДРЕЙ: Словом, милости просим (anyway, you are most welcome). Будете жарить верхом с кузиной (you'll have a rollicking time riding on horseback with your cousin).
(Пауза).
ИВАН (Аде): Завтра в половине девятого, это для вас не слишком рано? Я остановился в Trois Cygnes. Заеду за вами в своей малолитражке — не на лошади (мертвецкий оскал на Андрея).
ДАША: Довольно скучно (rather a pity), что Адину поездку на прелестное озеро Леман приходится менять на нудные переговоры со стряпчими и банкирами. Убеждена, что многое из проблем можно решить парой визитов chez vous[502], a не в Лузон или Женеву!
Бубнеж из дурдома вернул все вспять к Люсеттиным банковским счетам; Иван Дементьевич пояснил, что Люсетт в разные места запрятала чековые книжки, и никто точно не знает, в каких именно банках значительные суммы ее средств. В этот момент Андрей, который теперь был просто вылитый мэр Юконска после торжественного открытия Ярмарки по случаю Вербной Недели или после тушения лесного пожара новой разновидностью огнетушителя, крякнув, поднялся со своего кресла, извинился, что так рано отправляется спать, и пожал руку Вану так, будто они расставались навеки (что, по сути говоря, так и оказалось). Ван остался с двумя дамами в холодном и пустынном холле, где имело место легкое пригашивание Фарадеевых ламп в целях экономии.
— Ну, как вам братец? — полюбопытствовала Дороти. — Он редчайший человек (he's a most rare human being). He могу передать, как глубоко переживал он ужасную смерть вашего батюшки и, конечно же, такую непостижимую кончину Люсетт. Даже он, добрейший из людей, не мог удержаться от критики ее парижской sans-gêne[503], но необычайно восхищался ее внешностью — так, по-моему, и вы тоже — нет-нет, не отрицайте! — ведь, так я всегда считала, ее красота как будто дополняла Адину, две половинки, соединяясь, образовывали некую идеальную красоту, в платоническом смысле этого слова (снова безрадостная улыбка). Конечно же, Ада — идеал красоты, настоящая мюирниночка — даже когда морщится, как сейчас, — но она красива лишь по нашим скромным человеческим представлениям, в пределах понятий нашей социальной эстетики, — верно, профессор? — в том же смысле, в котором еда, или брак, или французик-бродяжка могут считаться идеальными.
— Сделай даме книксен! — мрачно заметил Ван Аде.
— О, моя Адочка знает, как я ей преданна! (Тянется ладонью вслед за отдергиваемой рукой Ады.) Я делила с ней все ее беды. Сколько поджарых (tight-crotched) ковбоев пришлось прогнать, потому что делали ей глазки (ogled her)! И через сколько утрат прошли мы с ней уже с начала нового столетия! Ее матушка и моя; Иванковерский Архимандрит и еще доктор Суиссэр из Люмбаго (где мы с матушкой в 1888 году смиренно навещали его); трое знаменитых дядюшек (которых, к счастью, я едва знала); и ваш батюшка, который, по моим представлениям, был гораздо больше русский аристократ, чем ирландский барон. И надо же, в предсмертном своем бреду — ничего, Ада, если я открою ему ces potins de famille[504]? — наша замечательная Марина была одержима двумя навязчивыми идеями, взаимно исключавшими друг друга, — что вы женаты на Аде и что вы с ней родные брат и сестра, и именно несовместимость этих причуд вызвала у нее глубокое душевное расстройство. Как объясняет ваша школа психиатрии такого рода конфликт?
— В школу я больше не вхож, — сказал Ван, подавляя зевок, — более того, в своих работах я не «объяснять» пытаюсь, я просто описываю.
— Но не можете же вы отрицать, что определенные проникновения…
Так оно тянулось и тянулось, наверное, больше часа, и стиснутые челюсти Вана уж стало ломить. Наконец Ада поднялась, и Дороти последовала за ней, но и стоя продолжала говорить:
