Ада Даллас - [73]

— Ну, месяцев шесть, а то и год. Можно только гадать.

Спустя неделю верховный суд штата вынес определение о том, что, согласно закону, я не в состоянии выполнять функции губернатора, и передал бразды правления в руки Ады.

Газеты принесла медсестра. Она прочитала кое-что из напечатанного в них и показала первые полосы. Я увидел себя в гипсе и снимок печальной Ады, поднимающейся по ступеням Капитолия.

— Видите? — спросила медсестра. — Вы ни о чем не должны беспокоиться. Обо всем позаботились без вас.

На следующий день после того, как Ада стала исполнять обязанности губернатора, со мной попыталась повидаться газетная братия, но врач не разрешил. Кстати, встреча все равно оказалась бы бесполезной, поскольку я даже знаками не смог бы изобразить ни «да», ни «нет».

— Через несколько дней вы сможете разговаривать, — сообщил мне врач. — Думаю, всему причиной шок. Но вы не беспокойтесь.

«Не беспокойтесь»! До чего же мило! Не беспокойтесь — и все тут…

В восемь он сделал мне инъекцию снотворного, и я мгновенно заснул. Спал я, наверно, часов семь-восемь — во всяком случае, на улице было уже совсем темно, как бывает лишь в самое темное время суток.

Я уже проснулся, когда открылась дверь и на пороге появилась медсестра. В мягко освещенном дверном проеме она казалась большим белым ящиком. Видимо, она заглянула в палату, желая проверить, все ли в порядке. Сестра нагнулась надо мной, я услыхал, как зашелестел ее накрахмаленный белый халат, а в слабом свете, проникавшем из коридора, увидел ее седые волосы и грубые черты лица.

— Вам надо бы спать, господин губернатор, — сказала она, заметив, что я лежу с открытыми глазами.

«Никакой я не губернатор! Вы что, не слышали?» — хотелось крикнуть мне, но, разумеется, ничего из этого не получилось.

— Нужно отдыхать, — приказала сестра. — Постарайтесь заснуть.

Шурша халатом, она промаршировала по палате и скрылась за дверью, а я снова остался один.

Я лежал на больничной койке со сломанной шеей и сквозь окно мог видеть ночное бледнеющее небо, еще усыпанное звездами, похожими на булавочные головки. Вот так же выглядело оно, это небо, год назад, когда я был губернатором — целым и здоровым, или пять лет назад, когда я служил шерифом, и за десять лет до этого, в бытность мою простым певцом-самоучкой из захолустья. Такое же небо расстилалось надо мной и в те дни, тридцать лет назад, когда я просыпался в щитовом домике от крика петухов, выскакивал на улицу и видел такое же бледнеющее небо и такие же гаснущие звезды. Все было таким же. Только я стал другим.

И вдруг как раз в это мгновение я услышал пение петуха и на секунду подумал, что все происходит тридцать лет назад. Мне показалось, что я иду по длинному коридору и нахожу дверь, за которой живет мое прошлое — любой его день, любая минута по моему выбору.

Но я тут же вернулся в настоящее. Все происходило наяву, в пять часов утра, я беспомощно валялся на больничной койке со сломанной шеей, а моя продажная жена-убийца, едва не отправив меня на тот свет, уже успела забраться в мое кресло.

Время тянулось медленно, будто две недели прошли, а не ночь, но вот дневная медсестра принесла мне вместе с завтраком утренние газеты. Красавицей ее никто бы не назвал, но после ночного солдафона она казалась даже хорошенькой: лет около тридцати, пухленькая, с гладкой кожей, темноволосая.

Здороваясь со мной, сестра чуточку покраснела, и где-то в глубине сознания у меня мелькнула мыслишка, что со временем я, может, приударю за ней, хотя до этого еще очень далеко и в данную минуту мне совсем не до нее.

Она показала мне первую полосу газеты, и я увидел огромную фотографию Ады; она стояла у подножия высокой белой лестницы и смотрела вверх, на двустворчатые, обитые медью двери, а может быть, и значительно выше — на вершину Капитолия. Ничего не скажешь, хорошая фотография, хотя и самая настоящая липа. По этой лестнице поднимались только любопытные туристы, и никто больше. Однако снимок был прекрасный. Ада выглядела грустной и одинокой, но мужественной.

Да, она добилась своего. Именно к этому она все время стремилась. С самого начала. А я, как самый настоящий болван, не только ничего не сделал, чтобы помешать ей, но даже ни о чем не догадывался, пока не стало поздно. Она ловко использовала меня. Она и Сильвестр. Она использовала меня так же, как когда-то использовал меня он, а сейчас использует ее, о чем, возможно, она еще не догадывается. Сильвестр! Даже про себя я не мог обозвать его сукиным сыном — это было бы слишком мягко сказано. Да и вообще, что бы я ни придумал для него, этого все равно было бы недостаточно. Он, как всегда, все рассчитал заранее. Что ж, должен же наступить день, когда произойдет нечто, не предусмотренное им. Мне бы очень хотелось присутствовать при этом.

Я снова бросил взгляд на снимок и на одинокую Аду, смотревшую вперед, уж не знаю на что.

Именно этого она всегда хотела — быть впереди. Но ведь на самом-то деле все обстояло наоборот. На снимке следовало бы запечатлеть Сильвестра, показать, как он, стоя позади Ады, манипулирует привязанными к ней нитями. Точно так же, как он делал со мной. А может, на снимке следовало показать полковника Роберта Янси, мерзавца из мерзавцев — жаль тратить на него более крепкое словечко. Показать так, чтобы каждому стала видна его пакостная шпионская душонка.