Ада Даллас - [71]

Шрифт
Интервал

— В некотором роде, да.

Сильвестр засмеялся. Ада чуть заметно улыбнулась.

— Я не сомневался. Совсем не сомневался, Томми. Ты слишком умен, чтобы не догадаться.

— Да, — промямлил я.

— Вот так я и сказал Аде. Наш Томми, сказал я, большая умница и сразу все поймет.

Я улыбнулся и промолчал.

— Да, сказал я, наш Томми немедленно схватит суть вопроса. Томми немедленно схватит что к чему.

— Вы уверены? — усомнился я.

— Да, да, мой мальчик! И какое время тебе предстоит! — Голос Сильвестра был подобен кисти художника, рисующего умилительные картинки. — Какое время! К тому же у меня припасены два дельца, которые позволят тебе грести деньги лопатой. Понимаешь, лопатой!

— Вы уверены? — повторил я.

— И никаких забот по службе. Ни о чем не надо беспокоиться. Живи-поживай! — Широкий жест. — Одна дума: как лучше провести время.

Сильвестр гулко рассмеялся.

Ада вперила взор куда-то в пространство, рассматривая не то облако в небе, не то еще что-то. Лицо ее было мрачным и неподвижным.

— Все это звучит прекрасно, — заметил я.

— Не правда ли? И скоро ты получишь все это… Ну так вот. Мы не можем попусту тратить время. Твой срок пребывания в должности истекает через год с небольшим, нам надо торопиться.

Я кивнул; я вообще старался держаться как можно вежливее.

— Мы уже сейчас должны придумать какую-то вескую причину твоего ухода. — Он впервые назвал вещи своими именами, причем сделал это с такой непосредственностью, словно актер, хорошо заучивший свою роль. — Конечно, речь должна идти о твоем здоровье, только о нем, но не надо придумывать ничего серьезного, например инфаркта, ничего такого, что превратило бы тебя до конца дней твоих в беспомощного инвалида. Ты согласен? — невинным тоном осведомился он.

— Конечно, ничего похожего на инфаркт, — таким же тоном подтвердил я.

— Вот и хорошо! Что ты скажешь о таком плане? Мы угробим твою машину. А потом посадим в нее тебя. Доставим в больницу — с ее администрацией уже достигнута полная договоренность — и объявим, что твое состояние очень серьезно. Настолько серьезно, что оно вынуждает тебя уйти в отставку. Ради родного штата ты считаешь необходимым передать бразды правления в здоровые руки… Ну, что скажешь?

— Превосходно, — отозвался я.

— Видишь, моя дорогая? — Сильвестр повернулся к Аде. — Я говорил тебе, что на Томми можно положиться. Я знаю этого мальчика как родного сына и не сомневаюсь, что мы можем положиться на него.

Ада подняла брови, это могло что-то означать, но могло и ничего не означать. До сих пор она ни разу на меня не взглянула.

— Дорогой мой Сильвестр! — воскликнул я. — Моя верная жена!

Направляясь в кабинет Сильвестра, я думал, что мне придется натерпеться страху. Я и в самом деле боялся еще несколько минут назад. Однако сейчас, когда самое трудное осталось позади, я чувствовал себя отлично.

— В чем дело? — совсем иным тоном спросил Сильвестр, внимательно всматриваясь в меня.

— Хочу сообщить вам одну новость. — Я помолчал, внимательно наблюдая за их лицами. Внутри у меня что-то расправилось, словно пружина, и я крикнул: — Я отказываюсь играть в вашу игру!

Это мгновенье я запомню навсегда, как самое прекрасное в своей жизни. Я впервые увидел, что Сильвестр утратил способность управлять выражением лица, на котором читались одновременно и ярость и удивление. Ада, казалось, была готова выпрыгнуть из кресла.

Но не выпрыгнула и теперь не сводила с меня холодного, безжалостного взгляда.

— Болван! — прошипела она. — Настоящий кретин.

— Допустим. А все же играть в вашу игру я отказываюсь.

Я встал, вышел из кабинета и направился по коридору к лифту, на дверце которого висела табличка: «Только для губернатора». Нажав кнопку, я почувствовал, как кабина плавно двинулась вниз.

* * *

Конечно, это еще не было концом. Сильвестр дважды предоставлял мне возможность изменить свое решение, и моя неуступчивость больше удивляла, пожалуй, не его, а меня самого. В конце нашего последнего разговора он проявил удивительное дружелюбие.

— Что ж, хорошо, Томми, если ты так настаиваешь.

Вот тут-то я понял, что тучи над моей головой сгустились.

Но проходили день за днем, неделя за неделей, а все оставалось по-прежнему: никаких неприятностей, ни единого выпада с их стороны. Как женщина в положении ощущает в своем чреве растущего младенца, так и я чувствовал усиливающийся страх.

Но я не сдавался.

С Адой у меня, конечно, было покончено. Все то, что заново началось между нами в ночь, когда я силой овладел ею, оборвалось в день ее возвращения из Нового Орлеана. После ее попытки столкнуть меня с поста губернатора я уже не испытывал к ней ничего даже отдаленно напоминающего прежнее чувство. И все же наше последнее мимолетное сближение, или, если хотите, наш последний роман, оказал мне кое-какую услугу. Не будь его, я бы не смог отказать Сильвестру. Нет, определенно оказал.

Итак, я ждал.

Спустя пять недель и два дня (потом я точно подсчитал), ровно через пять недель и два дня после того, как я сказал Сильвестру «нет», мне пришлось поехать в Новый Орлеан на встречу с крупными профсоюзными деятелями.

Я опасался, что в Новом Орлеане со мной может случиться что-нибудь непредвиденное, а потому вызвал двух своих прежних помощников по Сент-Питерсу и велел им встретить меня в вестибюле гостиницы «Монтлеоне». Приняв меры предосторожности, я было почувствовал себя в безопасности, но, когда вспомнил, что это не столько мои люди, сколько Сильвестра, мое хорошее настроение мигом улетучилось.


Рекомендуем почитать
Естественная история воображаемого. Страна навозников и другие путешествия

Книга «Естественная история воображаемого» впервые знакомит русскоязычного читателя с творчеством французского литератора и художника Пьера Бетанкура (1917–2006). Здесь собраны написанные им вдогон Плинию, Свифту, Мишо и другим разрозненные тексты, связанные своей тематикой — путешествия по иным, гротескно-фантастическим мирам с акцентом на тамошние нравы.


Безумие Дэниела О'Холигена

Роман «Безумие Дэниела О'Холигена» впервые знакомит русскоязычную аудиторию с творчеством австралийского писателя Питера Уэйра. Гротеск на грани абсурда увлекает читателя в особый, одновременно завораживающий и отталкивающий, мир.


Ночной сторож для Набокова

Эта история с нотками доброго юмора и намеком на волшебство написана от лица десятиклассника. Коле шестнадцать и это его последние школьные каникулы. Пора взрослеть, стать серьезнее, найти работу на лето и научиться, наконец, отличать фантазии от реальной жизни. С последним пунктом сложнее всего. Лучший друг со своими вечными выдумками не дает заскучать. И главное: нужно понять, откуда взялась эта несносная Машенька с леденцами на липкой ладошке и сладким запахом духов.


Книга ароматов. Флакон счастья

Каждый аромат рассказывает историю. Порой мы слышим то, что хотел донести парфюмер, создавая свое творение. Бывает, аромат нашептывает тайные желания и мечты. А иногда отражение нашей души предстает перед нами, и мы по-настоящему начинаем понимать себя самих. Носите ароматы, слушайте их и ищите самый заветный, который дарит крылья и делает счастливым.


Гусь Фриц

Россия и Германия. Наверное, нет двух других стран, которые имели бы такие глубокие и трагические связи. Русские немцы – люди промежутка, больше не свои там, на родине, и чужие здесь, в России. Две мировые войны. Две самые страшные диктатуры в истории человечества: Сталин и Гитлер. Образ врага с Востока и образ врага с Запада. И между жерновами истории, между двумя тоталитарными режимами, вынуждавшими людей уничтожать собственное прошлое, принимать отчеканенные государством политически верные идентичности, – история одной семьи, чей предок прибыл в Россию из Германии как апостол гомеопатии, оставив своим потомкам зыбкий мир на стыке культур.


Слава

Знаменитый актер утрачивает ощущение собственного Я и начинает изображать себя самого на конкурсе двойников. Бразильский автор душеспасительных книг начинает сомневаться во всем, что он написал. Мелкий начальник заводит любовницу и начинает вести двойную жизнь, все больше и больше запутываясь в собственной лжи. Офисный работник мечтает попасть в книжку писателя Лео Рихтера. А Лео Рихтер сочиняет историю о своей возлюбленной. Эта книга – о двойниках, о тенях и отражениях, о зыбкости реальности, могуществе случая и переплетении всего сущего.