Ад - [32]

Но другая, меньшая часть ее сердца сухим звуком метронома твердила: Коля врет, он притворяется, он знает, какие слова ты хочешь услышать, и произносит именно их, чтобы подлизаться, подольститься, как он делал всю свою жизнь. Он сам разыграл историю с похищением, чтобы выманить у матери и ее друзей недостающие для выплаты долга деньги, он сам, своими руками, чуть не свел мать с ума и добавил ей седых прядей в волосах, он сам вверг собственных родителей в пучину огромных финансовых обязательств, потому что, несмотря на слова Андрея «отдадите, если сможете», Люба собиралась сделать все возможное и невозможное, чтобы отдать эти двадцать пять тысяч зеленых американских долларов. Коля — превосходный артист, он разговаривал с ней сегодня утром по телефону слабым испуганным голосом, но на самом деле сидел в тепле и уюте, вкусно ел и сладко пил и от души посмеивался над доверчивой матерью, которую так легко оказалось развести на бабки. И момент он выбрал точно — отца нет в стране, и связаться с ним невозможно. И у Любы не было выхода, несмотря на то что она все понимала. Деньги надо было найти и отдать, независимо от того, настоящее это было похищение или инсценировка, потому что если Колька действительно должен такую сумму, то долг сам собой не рассосется, он будет только расти, уж это-то Люба отчетливо понимала. И если не заплатить сейчас, то через некоторое время вопрос встанет со всей остротой, и кредиторы похитят Колю уже по-настоящему, а то и, не приведи господь, убьют в назидание нерадивым должникам. Николай на самом деле не нежный и любящий сын, а вор и подонок, а все его ласковые слова — не более чем очередной спектакль, один из бесчисленного множества спектаклей, которые он разыгрывал на протяжении всей жизни. И все его слова о том, что они вместе с Лелей и Ларисой будут сидеть с мамой за одним столом и долго-долго разговаривать, — это тоже пустой звук. Не будет у них никакого уютного семейного застолья, потому что не о чем им разговаривать. Колю интересуют только деньги, Лелю — английская поэзия, брат с сестрой давно уже не общаются, потому что не понимают друг друга, да и не стремятся понять. Леля считает, что ее старший брат бесцельно прожигает жизнь, шатаясь по кабакам и путаясь с разными девахами, Коля же называет сестренку «безмозглой мимозой», которая ничего не умеет, ничего в жизни не понимает и вянет от малейшего соприкосновения с грубыми реалиями. Что же касается Ларисы, то ей ни с Колей, ни с Лелей говорить не о чем. Она много работает, берет какие-то подработки, чтобы получить лишнюю копейку, заботится о заметно сдавшей и много болеющей бабушке, мучается с пьяницей-отцом и не может поддерживать ни разговоры о ресторанах и бизнесе, ни рассуждения об английских поэтах девятнадцатого века, стихи которых она никогда не слышала. Коля по-прежнему считает Ларису несмышленышем, маленькой глупой девчонкой, а Леля в глубине души относится к соседке высокомерно-снисходительно, хотя старается этого не проявлять и всегда встречает девушку с показным дружелюбием, примерно с таким же, с каким люди порой треплют по холке приблудного бездомного пса и кидают ему кусок колбасы, прекрасно зная, что ни за что на свете не возьмут его, ободранного и блохастого, к себе домой и не оставят жить. А Люба? Ей есть о чем поговорить со своими детьми? С Колей она давно уже только перекидывается парой слов: «привет», «пока, я пошел», «ты голоден?». Люба с удовольствием вникла бы в дела сына и, возможно, смогла бы дать ему полезные финансовые рекомендации, но Николаша ничего не рассказывает и считает родителей безнадежно отсталыми и увязшими в никому не нужных устаревших моральных представлениях. Говорить с дочерью о поэзии Люба тоже не может, потому что ничего в ней не понимает, а кроме поэзии Леля с удовольствием рассуждает только о жестокости и несправедливости мирового устройства, которые заставляют ее постоянно страдать и испытывать острую душевную боль. На эту тему Люба могла бы разговаривать с Лелей часами, пытаясь разубедить девочку, утешить ее и что-то объяснить, но Леля не расположена обсуждать свои воззрения с матерью, она твердо укрепилась в них и не желает, чтобы ее разубеждали. Ей нужно страдание, она без него жить не может, дышать не может, и никому она не позволит эту сладкую конфетку у себя отнять. Леля считает, что ее никто не понимает, ей удобно жить с этой мыслью, она дает возможность печалиться и переживать, и что же ей делать, если вдруг окажется, что мать прекрасно все понимает? Из-за чего тогда страдать? Люба отчетливо сознавала, что дочь именно поэтому и избегает разговоров с родителями: не хочет, чтобы ее разубеждали, чтобы говорили о том, что жизнь прекрасна и устроена вполне разумно и справедливо. А вдруг они приведут такие аргументы, против которых девушка не сумеет возразить? Тогда что же получится? Что вся ее печаль, ее грусть и страдание беспочвенны и она не имеет на них никакого права? Нет, на это она пойти не может! Когда-то Любе казалось, что ее дочь похожа на Тамару своей сосредоточенностью и готовностью часами сидеть в уголке и рисовать, читать или заниматься еще чем-то увлекательным. Теперь она отчетливо видела, что нет в Леле ни Тамариной жесткости и стойкости, ни ее готовности бороться и идти вперед, чего бы это ни стоило.