Ад - [76]
Это «надеемся» вызвало впервые лёгкий шёпот в зале, но чувствовалось, что это была только формальная реакция и, по существу, вполне лестная… Остальное было встречено с оживлённым и возрастающим весельем, по мере того, как нечистоплотные шутки изливались и развлекали этих мужчин во фраках и этих декольтированных женщин.
После первого акта, где намечается любовь между Жаном Дарси и красивой и понятливой Жанной де Флоранж (роль, исполняемая знаменитой актрисой), можно было констатировать в кулуарах то лихорадочное движение, которое сопровождает успехи:
«Слова, слова! — говорили с восхищением. — Только слова!»
Второй акт. Он был подобен первому. Хотя он был полон движения и разнообразен, его построение шло в той же манере: лёгкими и искусственными сочетаниями эпизодов и диалогов, направленными на создание определённого впечатления. К тому же, это впечатление было иногда грубым и пронзительным из-за сильного воздействия на нашу чувствительность иллюзии, порождаемой созерцанием эмоций существа, подобного нам, которое движется в нескольких шагах. Но тщетность этого приёма проявлялась всюду. Да, это были только слова, фразы, которые рассеивались. Да, эти люди «играли» и подражали плохо, чтобы показать нам её, кое-какую серьёзную истину. Но они не обманывали меня.
Второй акт завершается. Третий начинается. Жанна де Флоранж спрашивает себя, имеет ли она право связать свою судьбу с судьбой молодого художника, который её любит так же, как она любит его, но который очень беден и принесёт ей в жертву, если женится на ней, — по причине захватнических материальных потребностей — свой гений и свою будущую славу. Весьма достойная женщина, каковой является героиня, после мук совести, осложняемых интригой ревности, признаёт, что она не имеет этого права, и она совсем удаляет от себя навсегда скульптора Жана Дарси, заставив его поверить, что она разделяет своенравие блестящего Жака де Линьер. Жан будет презирать ту, которую он считал своим ангелом и своей вдохновительницей, но он исцелится. Он женится на Рашель Лёви, которая, несмотря на богатую и испорченную среду, где она была воспитана, является безупречной молодой девушкой, к тому же любящей в душе этого художника. Он создаст своё творение. Право сердца побеждено правом на будущее.
В зале исступлённый восторг. После заключительного акта, где дискутируется проблема жертвенности, затем разрешается утвердительно, где внезапно появляется геройское предательство, в виде гнетущего и неожиданного резкого побуждения, возникшего с большой силой, как удар, для влюблённого и для публики, когда падает занавес, публика устраивает овацию, аплодирует до боли в ладонях, стучит ногами по деревянным деталям в ложах, стучит тростями по полу, громко топает, издаёт крики.
…Толпа расходится, и небольшая значительность этого успеха растворяется в группах господ в отороченных мехом пальто и вновь укутанных дам, медленно направляющихся к выходу
«Все эти пьесы всегда одно и то же. В конце концов, от них ничего не остаётся в памяти.
— Ну и что же? Тем лучше. Я же иду в театр, чтобы развлечься, а не для того, чтобы напрягать ум.
— Я не знаю, дойдёт ли она до сотого представления. В любом случае, мы подобное видели более ста раз.»
Я слышу, как называют по имени господина, который так сказал. Это господин Пьер Корбьер, драматург, пьеса которого: Зиг-Заг, указана на афише большого соседнего театра: три акта, кишащие, как говорят, намёками на живых личностей.
Писателя узнают: круговое движение шляп вокруг него, словно их, когда он проходил мимо, приподнимал ветер; и благосклонно протягиваются руки, чтобы иметь честь коснуться его руки. Он идёт, окружённый лестью и торжествующий. Он такой же, как любой другой: денег и признания он достиг благодаря низкопробному одобрению его покладистой виртуозности, его бойкого языка с парижской манерой речи и его актуальности — сидящим напротив низменным богатым народцем, который часто посещает зрительные залы. Я его презираю и я его ненавижу.
*
Теперь я иду под небом, небесными равнинами, куда были брошены столько пустых слов.
Всё то, что я только что видел, быстро покроется плесенью. Все это слишком модно, чтобы не стать завтра вышедшим из моды. Где они, блестящие авторы последних лет? Их имена всплывают неизвестно на чём.
Мой контакт с истиной сообщил мне одновременно о заблуждении и о несправедливости, и он меня заставляет ненавидеть эти лёгкие развлечения момента, потому что они, подобно обезьянам, подражают произведению искусства. Разумеется, их успех не серьёзен. Восторженный приём чарующей премьеры обычно есть лишь незначительное событие, и все эти пьесы — заглавия, сюжеты и исполнители — быстро стушёвываются и скрываются одни в других. Но пока они выставляются напоказ во время нескольких вечеров; они извлекают прибыль, они наслаждаются действительным триумфом. Мне бы хотелось, чтобы они были уничтожены тотчас, как только появились.
