Ад - [13]

— Ночью, — сказала она, — душа возвышена в излиянии красоты, ночь лелеет ласки…

— Я взял вас за руку и понял, что вы вся живая.

«Прежде я говорил «моя кузина Элен», но я не знал, что я имею в виду, говоря так. Теперь, когда я скажу: она, это будет всё…»

Они снова соединили губы. Их рты и их глаза были как у Адама и Евы. Я воскресил в памяти бесконечный прародительский пример, из которого святая история и человеческая история вытекают как из фонтана. Они бродили в пронизывающем свете рая, ничего не зная; они существовали так, будто их не было. Когда же, — в результате триумфа любопытства, запрещённого, однако, самим Богом, — они узнали секрет, открыли несущее ласки разделение полов и смутно осознали великую жажду плоти, небо померкло. Уверенность в горестном будущем снизошла на них; ангелы, подобно грифам-санитарам, их изгнали; они скитались по земле, день за днём, но они создали любовь, заменили божественное изобилие бедностью существования друг с другом.

Эти два ребёнка заняли определённую позицию в вечной драме. Они поговорили между собой и возвратили обращению на «ты» всю его вновь завоёванную важность:

«Я бы хотел любить тебя больше… особенно хотелось бы любить тебя сильнее, но я не знаю, как… Я хотел бы сделать тебе больно, но я не знаю, как.»

Они больше ничего не говорят, как если бы у них больше не было слов. Они довели друг друга до предела, и видно между ними их дрожащие руки.

Они повинуются этому вдохновению их рук; они идут наощупь к странному и трагическому счастью, к счастливой ошибке, совершаемой в то же время, к сплетению, которое ведёт к тому, что два существа возобновляют жизнь, будучи в интимном смешении, подобными единому бесформенному существу.

Я не видел это отчётливо… мне показалось, что он возложил свои руки на неё, в то время как она, с сияющими глазами, ждала. Мне показалось, что в жгучем сумраке, который их прятал, он был наполовину раздет, и что среди развороченной, раздвинутой одежды выступала её нагота… Цветок странный, глубокий, который то же самое, что её чрево, что вся её плоть и что её сердце, и который существует между ними как живая тайна, как чудо, как дитя.

…Несомненно, он приподнял её платье, ибо я воспринял эти совсем тихо излившиеся из него слова, сбивчивые, приглушённые, благоговейные, произнесённые в необыкновенной тишине:

«Это твой настоящий рот.»

*

Я же был весь охвачен трепетом, глядя на них, в то время как эта пугающая любовь, поразительная любовь, истинная, терзала моё тело на стене… Им было страшно, как будто эта захватывающая дух безудержность их сжигала, сводила с ума, и они поднялись. С этим было покончено. Мучительно-сладостное приключение, прелюдия к которому была случайно разыграна на моих глазах, должно было как продолжиться, так и закончиться в другом месте.

Лишь только они поднялись, открылась дверь. Входит и наклоняется над ними их старая бабушка. Она приходит из серопризрачного прошлого. Она ищет их, будто они заблудились. Она зовёт их вполголоса… По необычайному совпадению, гармонирующему с их состоянием, она придала своей интонации бесконечную нежность, почти — о чудо! — грусть.

«Вы здесь, мои дети?»

Она говорит с лёгкой усмешкой, без задней мысли:

«Что это вы здесь делаете?… Пойдёмте, вас ищут…»

Она старая, увядшая; но у неё ангельский облик в этом её платье, закрытом до шеи. Рядом с ними, готовящимися к необъятной жизни, она отныне стала как ребёнок: бездеятельная, бесполезная…

Они бросаются ей в руки, поднимают свои лбы к её покинутому святому рту. Кажется, что они прощаются с ней навсегда.

*

Она уходит. И через мгновение уходят они: соединённые невидимой и величественной связью зла; настолько соединённые, что они больше не держатся за руки, как при входе. Но на пороге они смотрят друг на друга.

И пока комната как своего рода убежище была пуста, я думал об их взгляде, об их первом любовном взгляде, который я увидел.

Никто до меня не смог увидеть этот первый взгляд. Я был рядом с ними, но далеко от них. Я понимал и читал его, не будучи ни вовлечённым в головокружительное действие, ни растерянным от впечатления. Именно потому я видел этот взгляд. Они же не знают ни когда он начался, ни что он именно первый; потом они его забудут; важные успехи развития их сердец скоро разрушат эти прелюдии. Больше невозможно знать свой первый взгляд, как невозможно знать свой последний взгляд.

Я буду помнить, когда они больше не вспомнят.

Мне же не помнится мой первый взгляд, мой первый любовный дар. Однако это было. Это божественное простодушие исчезло из меня. Боже мой, что же, однако, равноценное ему я сохраняю у себя! Маленькое существо, которым я был, полностью умерло на моих глазах. Я его пережил, но забвение меня мучило, затем победило, печаль жизни меня погубила, и я не знаю ничего из того, что оно знало. Я вспоминаю что бы то ни было, наобум, но самое прекрасное и самое нежное ушло в небытие.

Ну что же, этот слишком нежный гимн, который я только что прослушал, весь полный бесконечного и бьющий через край новыми улыбками, эту драгоценную песнь я беру, я имею, я сохраняю. Он бьётся в моём сердце. Я украл, но я спас истину.