Ад - [11]

Как это случилось, что невозможно рассказать об увиденном? Как это случилось, что истина проносится мимо нас, словно это не была истина, и что, несмотря на свою искренность, невозможно быть искренним? В памяти не воскрешается что-либо, когда оно названо своим именем. Слова, слова, напрасно их знают с детства, неизвестно, что же это такое.

Мой трепет, моя меланхолия, моё отчаяние утрачены. Я приговорён к забвению. Передо мной будут проходить, не глядя на меня или не видя меня. Никого не будет заботить то, что я мог бы таить в себе. Мне придётся быть на земле лишь верующим.

*

Несколько дней я пребывал, ничего не видя. Эти дни были жаркими. Вначале небо было серым и дождливым; теперь сентябрь пламенел, завершая пятницу… И вот уже целую неделю я в этом доме!

Однажды после плотного завтрака, сидя на стуле, я, в полудреме, всецело предавался ощущению сказки о феях.

… Опушка леса; в лесной чаще, на ковре тёмно-изумрудного цвета, солнечные круги; там, у края равнины, холм, а над курчавящейся листвой, жёлтой и тёмно-зелёной, виднеются часть поверхности стены и башенка, и всё это расположено в шахматном порядке, как на стенном ковре… Приближался паж, одетый как птица. Жужжание мух. Это был отдалённый шум охоты Короля. Скоро произойдёт нечто необычайно приятное.

*

Назавтра, после полудня, опять было солнечно и знойно. Я вспомнил, как было так же после полудня много лет тому назад, и мне показалось, что я живу в это исчезнувшее время, — как если бы разразившаяся жара стирала время, душила всё остальное под своим покровом.

Соседняя комната была почти тёмной… Там закрыли ставни. Через двойные шторы, сшитые из тонкой ткани, я видел окно, расчерченное поперечными блестящими линиями, наподобие решётки угольной топки.

В знойной тишине дома, в замкнутой всеохватывающей дремоте, тщетно раздавались один за другим отдельные смешки; голоса невозможно было расслышать, как вчера, как всегда.

Из этого отдалённого шума чётко выделился звук шагов. Они направлялись ко мне. Я прислушался к этому нарастающему звуку… Дверь открылась, произведя ослепляющее впечатление, будто сам поток света её распахнул, и появились две щуплые тени, как бы подточенные светом.

Казалось, что их кто-то преследует. Они заколебались на пороге, совсем маленькие, в то же время будто бы вставленные в раму, затем вошли.

Я услышал, как закрылась дверь; комната была живой. Я вглядывался в пришельцев; различал я их слабо сквозь красное и тёмно-зелёное сияние, которым наполнила мои глаза вспышка света при их входе; девочка и мальчик двенадцати или тринадцати лет.

Они сели на канапе и, с их почти одинаковыми лицами, молча смотрели друг на друга.

*

Послышался голос одного из них, прошептавший:

«Видишь, никого нет».

И рука указала на кровать без постельного белья, на пустые вешалки для одежды, на пустой стол: тщательная пустота незанятых комнат.

Затем, на моих глазах, эта рука начала дрожать как лист. Я услышал биение моего сердца. Раздались голоса.

«Мы одни… Нас не видели.

— Подумать только, мы впервые одни.

— Однако мы всё время знаем друг друга…»

Раздался тихий смешок.

Казалось, что для них необходимо было это уединение, первый этап тайны, к которой они шли вместе. Они скрылись от других; они освободились от окружавших их других. Они создали защищённое уединение. Но было ясно видно, что, однажды найдя это уединение, они не знали, чего же ещё добиваться.

*

Тогда я услышал лепет, произнесённый со значительным содроганием, почти отчаянием, почти рыдание:

«Мы очень любим друг друга…»

Потом раздалась произнесённая с трепетом, подбирая слова, нежная фраза, неуверенная, напоминающая очень маленькую птичку:

«Мне хотелось бы любить тебя больше».

Видя их настолько приближенными друг к другу в этом тёплом окружающем их сумраке, который скрывал их возраст, отражённый на их внешности, можно было подумать, что видишь двух любовников, которые льнут друг к другу.

Два любовника! Они и мечтали стать ими, не зная, что это такое.

Одним из них было произнесено это слово: впервые. Впервые им представлялось, что они были одни, хотя они жили рядом.

Это, возможно, даже несомненно, впервые, когда два друга детства хотели выбраться из дружбы и из детства. Эго впервые, когда жажда желания удивляла и тревожила два сердца, которые спали вместе…

*

В какой-то момент они поднялись, и тонкий луч солнца, тянувшийся над ними и падающий к их ногам, осветил их внешность, залил светом их лица и волосы таким образом, будто их присутствие осветило комнату.

Собирались ли они уйти, покинуть меня? Нет, они снова сели; всё опять впало в сумрак, в тайну, в истину.

… Созерцая их, я ощущал смутную смесь моего прошлого и прошлого рода людского. Где они были? Повсюду, потому что они были… Они были на берегу Нила, Ганга или реки Кидн[1], на берегу вечного течения эпох. Это Дафнис и Хлоя около миртового куста, при греческом рассвете, все освещённые зелёным блеском листвы, и их лица отражаются друг в друге. Их пространный небольшой диалог шелестит как два пчелиных крыла вблизи прохлады фонтанов, при жаре, истребляющей поля, в то время как вдали движется повозка, гружёная снопами и лазурью.