Аччелерандо - [7]

В Амстердаме ночь, в Силиконовой долине – утро. За сегодня в мире появилось на свет пятьдесят тысяч младенцев. Тем временем автоматизированные заводы в Индонезии и Мексике произвели еще четверть миллиона материнских плат с процессорами мощностью более десяти квадриллионов операций в секунду, что на целый порядок ниже самой нижней границы вычислительных возможностей человеческого мозга. Еще четырнадцать месяцев – и бо́льшая часть совокупной мощи сознательного вычисления рода человеческого будет происходить в кремнии. И первой жизнью, с которой познакомятся новые искусственные интеллекты, станут выгруженные в виртуальный мир лангусты.

Манфред бредет обратно к отелю, уставший как собака, все еще не отошедший от смены часовых поясов. В глазах – по-прежнему рябь: осада его профилей в Сети до сих пор идет полным ходом – все каналы ломятся от гиков, качающих трафик на его призыве демонтировать Луну ко всем чертям. Их трескотня – где-то на периферии восприятия. А в вышине на лунное чело уже наползают фрактальные, словно наколдованные кем-то, тучи. А может, это просто инверсионные следы от снующих по небу аэробусов – последних из ночного столпотворения. Манфред весь чешется – дорожную одежду уже дня три как не менял.

Он заходит в номер, ИИНеко радостно мяукает. Она трется головой о его ногу, прося внимания к своей скромной робоперсоне. Это – последняя модель от «Сони», и она очень даже пригодна для основательного апгрейда; в свободные часы Манфред, пользуясь программным обеспечением из открытых источников, пытается расширить возможности ее встроенной нейросети. Нагнувшись, он гладит ИИНеко, потом сбрасывает одежду и направляется в ванную. Оставшись в одних «умных очках», он ступает в душевую, набирает код – «горячий пароконденсат». Душевой компьютер пытается завязать с ним дружескую беседу о футболе, но Манфред не способен сейчас сосредоточиться даже на незатейливой болтовне ассоциативной нейросети. Сегодня что-то пошло не так, и это мучает его, хоть он и не может до сих пор понять, что именно.

Вытираясь полотенцем, Манфред зевает. Истощение окончательно берет над ним верх, брызжет в глаза липким молоком – ни дать ни взять Оле-Лукойе. На ощупь он добирается до прикроватной тумбочки, грызет, не запивая, две капсулы мелатонина и еще одну – с антиоксидантами и поливитаминами. После – падает навзничь на кровать: ноги вместе, руки врозь. Свет в номере плавно приглушается, следуя команде распределенных сетей отеля. Их мощность достигает тысяч петафлопс, и посредством «умных очков» они тесно связаны с его мозгом.

Манфред ныряет в океан бессознательного – глубокую пучину, где живут миллионы ласковых голосов. Манфред и сам говорит во сне, пусть и не осознает этого. Его путаный бубнеж, может быть, и не скажет ничего человеку, но для сущности, притаившейся в его очках и уже ставшей полноценным расширением его мозговой активности, он исполнен глубокого смысла. В этом бормотании – увертюра юного постчеловеческого разума, что председательствует в этом картезианском театре сознания.

В мгновения сразу после пробуждения Манфред Масх всегда наиболее уязвим. Он с криком ныряет в объятия утра, когда искусственное освещение заливает комнату. Какое-то мгновение он даже не уверен в том, что вообще спал. Вчера ночью Манфред не укрыл свои мощи одеялом, и теперь собственные пятки кажутся ему ледышками. Буквально трепеща от непонятного напряжения, он достает из небольшой дорожной сумки свежее исподнее, натягивает вареные джинсы и майку. Сегодня надо будет уделить немного времени себе родимому и разжиться новой футболкой на амстердамском базаре. Ну или нанять какого-нибудь услужливого Рэнфилда [15], чтоб похлопотал за него. Кроме того, не помешало бы отыскать какой-нибудь спортивный зал и немного размяться, но ему катастрофически не хватает времени: очки напоминают, что он отстал от жизни на целых шесть часов, которые теперь надо наверстать. Зубы в деснах ноют, да и вообще в рот будто набрызгали «Агента Оранж». За ночь ощущение, будто накануне что-то пошло не так, никуда не делось; уразуметь бы только, что именно! Возя по зубам щеткой, Масх методом скорочтения осваивает новенький томик поп-философии, после чего уходит на публичный сервер отзывов и оставляет там комментарий о прочитанном. На парочку дежурных высокопарных тирад для персонального сайта времени уже нет, да ему сейчас и не хочется ничего писать: в голове мгла, мысли – как запекшаяся кровь на скальпеле. Ему нужен стимул, запал, интрига. Как бы там ни было, а до завтрака все подождет.

Когда он распахивает дверь спальни, то едва не наступает на маленькую картонную коробушку, всю в разводах от влаги, примостившуюся прямо на ковре.

Такие коробушки он уже видел прежде. На картоне – никаких пометок, одно только его имя, выведенное нелепым, каким-то детским, почерком. Склонившись, Масх боязливо подбирает посылку. Она весит ровно столько, сколько нужно; в ней что-то перекатывается – если повернуть набок. И еще в ней что-то воняет. Чувствуя, как внутри закипает злость, Масх несет посылку в комнату, открывает – и худшие опасения мигом подтверждаются.