Аччелерандо - [120]

– Ты так думаешь? – спрашивает Сирхан, дивясь этой новой подробности ее долгих копаний в самой себе. – Может, ты так говоришь просто потому, что старость не в радость и все такое? Это же сугубо физиологический параметр, его можно поправить, да и…

– Нет, внучок, я просто чувствую, что длить существование – аморально. Не прошу тебя следовать моим идеалам, лишь утверждаю, что, как по мне, поступать так нельзя. Да, это аморально и препятствует естественному порядку вещей. Вся эта старая паутина завесила мир и мешает пробиться молодым. Ну и теологический аспект в этом всем есть. Раз уж ты вознамерился жить вечно – учти, что никогда не встретишь того, кто создал тебя.

– Значит, ты веришь в Бога Всевышнего?

– Я? Да, пожалуй. – Памела ненадолго погружается в молчание. – Хотя на этот счет так много разных теорий, что трудно выбрать – чему верить. Долгое время мне казалось, что твой дедушка взаправду познал ответы на все вопросы. Что я ошибалась. Но потом… – Она подперла подбородок тростью. – Потом он сказал, что выгружается, и тогда я поняла, что все, чем он располагал, – антигуманная, ненавидящая саму жизнь идеология. Но он в нее верил, как самый настоящий религиозный фанатик. Он просто хотел оставаться самым любимым мессией нердов, провести их в рай для искусственных интеллектов. Это – не по мне. На такую дешевку я не куплюсь.

– Оу. – Сирхан, сощурившись, изучает глазами облачный пейзаж – ему на миг причудилось что-то, где-то далеко во мгле, на непонятном расстоянии (ведь трудно отличить сантиметр от мегаметра там, где нет ни одной отсчетной точки, а до горизонта расстояние в целый континент). Что именно – нельзя сказать. Наверное, просто другой город, видом своим похожий на моллюска – ощетинившийся антеннами, влачащий за собой хвост-веер из узлов-репликаторов. Непонятный объект скрывает полоса облаков, а когда проясняется – уже ничего не видать. – Но что же остается в итоге? Страшно, наверное, умирать, если в Бога не веришь. Особенно если смерть подступает так… медленно.

Памела улыбается, и улыбка эта напоминает оскал черепа, только еще мрачнее.

– Все это абсолютно естественно, лапушка. Вот от тебя же вера во вложенные среды-реальности не требует веры в Бога? Их используют каждый день как инструменты мозга. Примерь-ка на общую картину антропный принцип – и разве не очевидно станет, что и эта вселенная, наша, скорее всего, симуляция? Мы живем на раннем этапе ее истории. Быть может, это все… – Памела указывает на внутреннюю стенку пузыря из алмазного волокна, ограждающую город от бесчинствующих криогенных сатурнианских бурь и держащую в своих пределах нестабильную земную атмосферу, в которой нет места внешним дождям из аммиака и водорода, – …может, это все какая-нибудь единичная симуляция в недрах паноптикума какого-нибудь генератора древней истории, который миллиард триллионов лет спустя прогоняет заново всевозможные пути возникновения разумной жизни. И тогда смерть – лишь пробуждение в новой, более обширной среде, не более. – Улыбка сползает с ее лица. – А если нет, то я просто старая дура и заслужила то забвение, которого хочу.

– Но ведь… – начинает Сирхан – и осекается, чувствуя, как проходит по коже холод. Она, наверное, сумасшедшая, вдруг доходит до него. Не в клиническом смысле, нет… но она однозначно в ссоре со всем мирозданием. Ее по рукам и ногам сковывает ошибочное понимание своей роли в реальности. – Я надеялся на воссоединение, – тихо говорит он. – Ну сама подумай, какие удивительные времена застала твоя семья. Зачем все портить?

– Что портить-то? – Старуха взирает на него с жалостью. – Все было испорчено уже давным-давно. Всем пожертвовали – себе же назло, и даже не сомневались притом. Если бы Манфред не отказался от своей человечности и если бы я со временем научилась бы гибкости, может, мы бы еще… – Она прерывается на полуслове. – Ну и дела.

– Что такое?

Удивленная, Памела поднимает трость и показывает на кипящие грозовые тучи:

– Клянусь, там только что был лангуст.

Просыпаясь, Эмбер выныривает из пучины – отступают тьма и жуткое давление вод. В самый первый, полный ужаса миг ей чудится, что она опять угодила в ирреальный мир по ту сторону роутера, и в ее мыслях шарят щупальца-зонды, выведывающие весь ее опыт вплоть до самых укромных и потаенных уголков сознания. Легкие словно бы обращаются в стекло и разбиваются на тысячу мелких осколков, но в следующую секунду она кое-как приходит в себя и хрипло откашливается, жадно дыша стылым ночным воздухом музея.

Ощущение твердого каменного пола под ногами и странная боль в коленях говорят о том, что отныне она не на борту «Странствующего Цирка». Чьи-то грубые руки держат ее за плечи, ее тошнит синей слизью, все тело ходит ходуном от кашля. Голубая субстанция сочится из кожных пор, испаряется с рук и груди, и в движении завитков пара ощущается некая целенаправленность.

– Благодарю, – выдыхает наконец Эмбер. – Я… дышу, кажется.

Сев на пол, она понимает, что совсем без одежды. Закрывает и открывает глаза – все, что ее сейчас окружает, внушает чувство экзотичности и странного, лишнего неудобства. Хлопая глазами, она ощущает некое сопротивление – веки слушаются ее как бы с долей задержки. Ощущение повторного узнавания чего-то позабытого, знакомого ранее – вот что она сейчас чувствует: будто очутилась на родине после долгих мытарств. Но вот то, что