Абстрактный человек - [35]

Владимиру Глебовичу осталось совершенно неясным, как эта новая жизнь развернулась под началом этого человека, развернулась ли она вообще как-нибудь или нет. Были и другие неясности. В частности, из биографии Петра Петровича вылетело неизвестно куда лет десять, как раз в период его становления и возмужания, и потом совершенно неясно было, куда делся сам Петров. То ли он умер? То ли был куда-то переведен, то ли еще что?

Так и вышел Владимир Глебович из мраморного дома в недоумении. Он вышел и оказался на поляне, примыкавшей к пристани и озеру. На поляне стояли храмы, скрипела карусель и гулял легкий приятный ветерок. На скамейке сидел человек лет пятидесяти. Он зарос давно не бритой пегой щетиной, синие глаза его лукаво смотрели из под кепки. Майков сел рядом и тут только заметил, что около человека на скамейке стоял граненый стакан, лежала головка чеснока, соль в газетной бумажке, кусок колбасы и полбуханки черного хлеба. Мужчина вынул из-за пазухи бутылку водки, налил себе стакан до краев и медленно выпил. Потом крякнул и откусил кусок хлеба, предварительно посыпав его солью. Майков, глядя на хлеб и колбасу, сглотнул набежавшую слюну. Мужчина по-своему понял этот жест. Он достал бутылку, налил полстакана и молча протянул Майкову.

— Пей, — сказал он.

— Спасибо, — сказал Майков и выпил.

— Ешь, — незнакомец протянул хлеб и указал на колбасу.

— Хорошо, тепло стало, — Майков откусил колбасы и хлеба.

— То-то.

— Спасибо.

— Пей еще, — незнакомец налил и себе, и Майкову. Они выпили. Понюхали хлеба и закусили.

— Ты не здешний?

— Нет.

— Видно. Ешь вон — колбаса. Я вижу, ты есть хочешь.

— Спасибо, я наелся.

— Не ври — ешь.

— Хорошо, — Майков отломил еще колбасы и взял чесноку.

— Деньги есть?

— Есть…

— Дай пять рублей, я еще сбегаю.

— На.

Мужчина поднялся, взял синюю денежную бумажку и степенно пошел с ней к магазину. Через пять минут он уже вернулся, держа в руках бутылку водки и бутылку портвейна. Ни слова не говоря, он налил еще и протянул стакан Майкову. Майков выпил. Поляна уже немного плыла перед глазами, храмы качались и несколько расплывались, полная сказочность воцарялась вокруг. Храмы начали кружиться, и весь мир словно раздвинулся и наполнился светом, радостью и неукротимым восторгом. Грусть исчезла, и, казалось, не стало в мире ничего невозможного. Все было под силу. За городом, за серым озером, за бескрайними лесами Майков ощутил бесконечности просторов, которые переходили в просторы неба и продолжались к дальним звездам и еще куда-то в прекрасную неизмеримую бесконечность. И от того, что бесконечность была так зрима, так рядом, на душе сделалось счастливо, и каждое неистовое желание, мечта казались сбыточными, реальными, и от этого весь мир превращался в веселую бесконечную, справедливую сказку. Жизнь, только что виденная им, словно бы отодвинулась, и вместо нее приблизилась и вошла в душу другая всемогущая жизнь. Все улицы, дома словно бы налились тайными смыслами, ожили, преобразились, грусть исчезла, захотелось обнять всех, потому что сам мир, расположившийся кругом, звал к этому. Ничто не было в этом мире так естественно, как эти ощущения восторгов и всемирных объятий.

Только теперь Майков понял, чего ему не хватало в этом городе. А не хватало ему всего лишь — стакана водки и незлого лица рядом. И то, и другое нашлось само собой.

— Вот так вы тут и живете? — сказал он.

— Так и живем.

— Хорошо живете?

— Хорошо живем, зачем лучше?

— Незачем.

— Чего мудрить. Все у нас есть. Лучше мы никогда не жили.

— Верю.

— А то было хуже.

— Это как же?

— Жрать нечего было.

— Да?

— Да.

— А так вообще как?

— Видишь же. Живем на воле.

— Вот оно что? А раньше не на воле?

— Всяко.

— Ясно.

— А ты откуда? — спросил собутыльник.

— Издалека.

— Ясно. Вы там как?

— Так же.

— Ну и хорошо.

— Хорошо, конечно… — сказал Майков.

— А ты издалека?

— Да ты спрашивал только что.

— Верно. Забыл.

— Ты в городе давно живешь?

— Всю жизнь.

— А работаешь где?

— На фабрике. А что?

— Ничего, так.

— А что ты спрашиваешь? Интересно?

— Да так, — сказал Майков. — Чего здесь раньше-то было?

— Когда?

— Лет пятьдесят назад.

— Так что. Поле. А ты что, не знаешь, газет не читал?

— Каких газет?

— Наших, — он вытащил из-под головки чеснока газетный обрывок. — Ну ты даешь!

— Так, говоришь, поле было?

— Да. Оно.

— А город откуда же?

— Так его построили.

— Так ему тысяча лет!

— Может и тысяча, только его сломали тогда. Поравняли, а потом стали реставрировать. И дома, и все.

— Так, церкви и все?..

— Заново построили.

— Вот оно что?

— А ты как думал. Думал, все так просто?

— Нет.

— Шалишь, — сказал он неожиданно игривым голосом, — смотри мне.

— Чего смотреть?

— Не шали.

— А до того, как сломали, чего было?

— Как чего? Крепостное право.

— Вот оно как?

— Ты думал, я не знаю, — он лукаво улыбнулся.

— Да нет.

— Не шали.

— Не буду.

— То-то.

— Тут, говорят, у вас человек один был. Памятники ему поставили.

— Был.

— Да ты дослушай!

— Ну!

— Он кто был?

— Ничего мужик. Строгий. А без строгости нельзя!

— Понятно.

— А ты сидел? — спросил он Майкова.

— Нет. А ты?

— Сидел.

— Много?

— Хватит.

— Так ты скажи, Петров-то этот что сделал?

— Построил кое-что.

— Что?

— А вон, — мужик махнул в сторону развалин.