Абсолютные неприятности - [5]

— В смысле? — говорю, а сам уже чуток шалею. — Вот эти самые неандертальцы, которые электрической лампочки в глаза не видели, воруют звездолёты?! А Даргон, он как был, в себе?

— Ну, — говорит. — Дай господи нам с тобой быть настолько в себе. И он рассказывал, что там чему угодно умеют приделать ноги. Так что, имей в виду, деточка.

— Дык, — говорю. — Поимею.

Вот такой у нас вышел разговор.

А Мангра эта самая от Мейны чёрт знает как далека, но поскольку для пространственных прыжков это ровно ничего не значит, тем более, что Даргон рассчитал, где начинать прыжок, а где закончить — так мне на это расстояние было начхать.

У меня и в голове не было, что мне может понадобиться помощь и всякое такое дело. Я был вооружённый до зубов и крутой до невозможности. И я туда отправился.

Пока я туда добирался, на Мейне, может быть, месяцев пять прошло, а по звездолётному кривому времени — меньше недели.

Мир этот, Мангра, с орбиты в натуре хорошо выглядел, прямо не хуже чем в записи: такой он был голубой и зелёный и сверкал себе на чёрном космическом фоне, как аквамариновая бусина в подарочной коробке на бархате. Отличался, в общем, от большинства планет, с которыми нам профессионально приходится дело иметь.

Ну, я звездолёт оставил на орбите, уж постарался принять меры, чтобы он никуда не делся, а сам взял авиетку. Была у меня такая, знаете, маленькая, удобная авиеточка лавийская, четырёхместная, с гравитационными двигателями. И я спустился на поверхность планеты, туда, где мне показалось тепло и зелено.

Выглядело это место, я скажу, просто здорово. Вроде как в тех самых мифах, про Рай, Эдем, Валгаллу, или ещё какой приятный уголок, куда попадают праведные души, когда тело, что до них относилось, кони двинет. Я, признаться, думал, что попасть в подобный край мне ни при жизни, ни после смерти не светит — так что приятно удивился.

Там рос такой лес, как парк. Солнышко — жёлтый карлик очаровательной светимости — сияет в небесах с глянцевой открыточки, тучки ватные плывут. Внизу, у больших деревьев, такой рисунок на коре, будто кто специально вырезал, и листья широкие и лакированные, самого качественного тёмно-зелёного цвета, удобные, как тот фирменный зонтик. Тенисто. Между листьями — цветики, видом вроде фонариков, даже чуточку светятся, белые, как молочный крем, и пахнут совершенно так же.

Под деревьями травка растёт, мяконькая, коврик — ковриком, а на ней, кое-где — для красоты, надо думать — сложены замшелые валуны: из трещин пробиваются вьюнки с розовыми цветами и листиками сердечком. Воздух съедобный и вкусный, о скафандре думать неохота, а ветерок такой, будто его часами настраивали для создания того самого комфорта. И птички поют во всех мыслимых диапазонах, и даже возникает мысль, что всё прочее им подпевает.

И я от вида всей этой прелести ошалел, вроде мартышки в концертном зале, а от запахов и восьмидесяти процентов кислорода в здешней атмосфере просто зашатался, как обкурившийся. Чувствую, что морда сама по себе расплывается в улыбочку — жизнь, мол, прекрасна и удивительна. Сомнительное местечко. Как говорил, бывало, мой первый шкипер, слишком красивенько — будь осторожен.

И точно: вдруг слышу — человек смеётся. Где-то у меня над головой. Первая мысль, натурально, что это просто похожий звук, но, с другой стороны, уж больно выразительный смешок. И я начинаю всматриваться.

Их там обрисовалось человек восемь-десять. Они сидели на деревьях и высовывали из ветвей свои личики. И я их про себя обозвал мангровскими эльфятами, потому что имелось выраженное сходство на мой взгляд. Читал я в детстве сказочки — ну вот один в один явление.

В веночках из цветочков на златых кудрях. А кудри плавно колышутся в воздухе, как в воде. В каких-то блестящих побрякушках на запястьях и шейках — и на глаз так золото и бриллианты. А на этих детках выглядит ни капельки не шикарно — меркнет от их собственной неземной красы, надо полагать. И рубашечки из чего-то мягкого и шёлкового тоже выглядят рогожкой рядом с их собственными нежными рожицами. Рожицы высокого класса. Розовые и гладенькие, и на каждом личике — веснушки ростом с горошину, самого яркого золотого цвета. А глазки огромные, синенькие и ясные. И чертовски умненькие. И хитрые.

Короче говоря, представьте себе очень ушлых ангелочков, которые вас из листвы разглядывают и хихикают.

И одна девочка, хорошенькая, как ваш любимый эротический сон, только гораздо приличнее, свешивается пониже и говорит:

— О великий воин! Мы видели, как ты спустился с небес на нашу ничтожную землю, и теперь интересуемся узнать: божество ты или смертный?

А голосок у неё, как флейта. И выдаёт она эту тираду на церемониальном языке моей далекой родины — а дешифратор у меня выключен и не нужен ни зачем. И у меня отвисает нижняя челюсть, да так, что ушибает пальцы нижних конечностей, и я решительно не могу сообразить, что на такую изысканную речь ответить.

В это время мальчик с другого дерева — примерно такое же существо, если не всматриваться в детали, тоже в цветочках и фенечках, говорит — не как флейта, но как скрипка, положим:

— Недостойное создание, не смей обижать сына великих небес, обращаясь к нему своими грешными устами! Ты что, не видишь, что он погружён в раздумья, несчастная?!