Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня - [8]
– Она стеснялась не того, что хочет писать книги. А того, какие книги она хочет писать.
– И какие же это книги? – спрашиваю.
– Ты будешь смеяться.
– Не буду.
– Будешь.
– Не буду.
– Нет, будешь.
Вот черт, мы что, оба превратились в семилеток?
– Просто скажите уже, – попросил я.
Так странно, что учитель рассказывает о моей сестре такое, о чем я не подозревал. Интересно, чего еще я о ней не знаю?
– Она хотела писать любовные романы.
Конечно, я хихикнул.
– Эй, – сказал мистер Пи. – Ты обещал не смеяться.
– Я не смеялся.
– Нет, смеялся.
– Нет, не смеялся.
– Нет, смеялся.
– Ну разве что чуток.
– Чуток тоже считается.
И тогда я расхохотался по-настоящему.
– Любовные романы, – сказал я. – Да это же глупость глупейшая, разве нет?
– Многие люди их любят… в основном, правда, женщины, – не согласился мистер Пи. – Миллионами раскупают. И многие писатели зарабатывают миллионы любовными романами.
– И про что это будут романы, к примеру?
– Так-то она не уточняла, но ей нравятся про индейцев. Понимаешь, о чем я?
О да, я понял. Истории про любовную связь между белой школьной учительницей-девственницей или женой священника – и индейским воином-полукровкой. В уморительнейших обложках.
– Знаете, – говорю, – никогда не видел, чтобы моя сестра читала подобные книжки.
– Она их прятала.
Вот в чем разница между мной и моей сестрой. Я прячу журналы с фотографиями голых женщин, а моя сестра прячет нежные романы о голых женщинах (мужчинах).
Мне нужны картинки, моей сестре – слова.
– Не припомню, чтоб она что-то писала, – говорю.
– Ей нравятся короткие рассказы. Небольшие истории о любви. Она никому не давала читать. Но всегда что-то писала в своей тетрадке.
– Ничосе, – говорю.
А что еще я мог сказать.
В том смысле, что моя сестра превратилась в живущего в подземелье гуманоида. Особой романтики в этом не наблюдалось. Или как раз наоборот. Может, она днями напролет читает романтические новеллы. Может, она застряла в них и не в силах выбраться?
– Я был уверен, что она станет писателем, – сказал мистер Пи. – Она всё строчила и строчила в своей тетради. И всё набиралась храбрости, чтобы кому-нибудь показать. А потом вдруг перестала.
– Почему?
– Не знаю.
– И даже никакой догадки?
– Нет, ни малейшей.
Может, не так сильно она и хотела, а потом что-то окончательно отшибло ей это желание?
Вот, наверное, в чем дело-то! С ней случилось что-то плохое, прально? В смысле, она живет в кошмарном подземелье. Но люди же не живут в подвалах, не прячутся, если счастливы.
Конечно, этим моя сестра несильно отличается от отца.
Если папа не на попойке, то проводит время у себя в спальне, валяется в одиночестве перед теликом.
Смотрит в основном бейсбол.
Он не возражает, если я захожу и смотрю игру вместе с ним.
Но мы никогда особо не разговариваем. Сидим молча и смотрим на экран. Он даже не радуется за любимую команду или игрока. Вообще почти не реагирует на игру.
Наверное, у него депрессия.
Наверное, и у сестры депрессия.
Наверное, у всей семьи депрессия.
Но я всё равно хочу знать, отчего моя сестра больше не мечтает писать любовные романы.
Ну, это глупая мечта, конечно. Какой индеец станет ваять любовные романы? Но всё равно это круто. Мне нравится мысль, что я буду читать книги моей сестры. Нравится мысль, что я зайду в книжный магазин и увижу ее имя на обложке большой красивой книги.
«Пылкая страсть на реке Спокан». Поехавшая Мэри.
Круть.
– Она всё еще может написать книгу, – говорю. – Всегда есть время, чтобы изменить свою жизнь.
Сказал и чуть не поперхнулся. Я же в это не верю. Времени, чтобы изменить жизнь, никогда не хватает. Нет такого специального времени. Черт, может, я сейчас несу романтическую чушь?
– Мэри была яркой, сияющей звездочкой, – проговорил мистер Пи. – И вдруг свет ее стал меркнуть год за годом, и теперь едва заметен.
Вау, да мистер Пи поэт.
– И ты тоже яркая, сияющая звездочка, – сказал он. – Ты самый умный парень в школе. Не хочу, чтобы ты оплошал. Чтобы погас. Ты заслуживаешь большего.
Я не чувствовал себя умным.
– Я хочу, чтобы ты это сказал, – велел мистер Пи.
– Что сказал?
– Хочу, чтоб ты сам сказал, что заслуживаешь большего.
Я не мог этого сказать. Это была неправда. В смысле, я хотел большего, но не заслуживал. Я ведь мальчишка, который швыряет книгами в учителей.
– Ты хороший парень. Ты заслуживаешь целого мира.
Ох, щас зареву. Ни один учитель не говорил мне таких добрых, таких невероятно добрых слов.
– Спасибо, – говорю.
– Пожалуйста. А теперь скажи.
– Не могу.
И тут я заревел-таки. Слезы покатились по щекам. Я почувствовал себя просто слабаком.
– Простите, – говорю.
– Ты не должен просить прощения, – сказал он. – Нет, за то, что треснул меня, можешь попросить, но не за то, что плачешь.
– Не люблю плакать, – сказал я. – Ребята колотят меня за то, что плачу. Иногда доводят специально, чтобы поколотить за то, что расплакался.
– Я знаю, – сказал он. – И мы это не останавливаем. Мы позволяем им дразнить тебя.
– Рауди меня защищает.
– Я знаю, что Рауди твой лучший друг, но он… он… он… – У мистера Пи заело. Он не знал, что сказать и что сделать. – Ты ведь знаешь, что отец Рауди бьет его?
– Да.
Когда Рауди является в школу с синяком, он непременно поставит синяки двоим первым попавшимся.
