Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня - [4]

– Отец сказал, что я не слушаю, – хмыкнул Рауди. – Поэтому нахрюкался и попытался сделать мое ухо побольше.

Мои мама с папой тоже пьяницы, но не злобствуют, как его отец. Они вообще беззлобные. Иногда не обращают на меня внимания. Иногда орут. Но никогда-преникогда, никогда-преникогда меня не били. Даже не шлепнули ни разу. Серьезно. Порой прям видно, как маме хочется размахнуться и дать мне шлепка, но отец этого не допустит.

Он против физических наказаний – нет, он не по этой части. Он по части ледяных взглядов, превращающих меня в твердый, промерзший насквозь кубик льда.

Мой дом – безопасное место, поэтому Рауди почти всё время проводит с нами. Он как член семьи, еще один брат и сын.

– Пойдем на пау-вау[4]? – спросил Рауди.

– Не-е-е, – говорю.

Племя спокан проводит ежегодный праздничный сбор во время каникул на День труда. Это будет сто двадцать седьмой раз – с песнями, боевыми танцами, азартными играми, с рассказами всяких историй, хохотом, жареным на костре хлебом, гамбургерами, хот-догами, со всякими художествами и поделками и широкомасштабным пьяным дебошем.

Ничего из этого меня не привлекало.

Нет, танцы и пение – это, конечно, здорово. Очень даже красиво, но меня пугают все прочие индейцы – те, что не-певцы и не-танцоры. Те лишенные слуха, голоса и таланта индейцы, которые нахрюкаются до потери мозгов и колотят всех подвернувшихся под руку слабаков.

А я как раз тот самый слабак, что вечно подворачивается под руку.

– Ну пойдем, – сказал Рауди, – я тебя не дам в обиду.

Он знал, что я боюсь побоев. И знал, что ему, как всегда, придется за меня драться.

Рауди защищал меня с рождения.

Нас обоих вытолкнули в мир 5 ноября 1992 года в госпитале Святого сердца в Спокане. Я на два часа старше Рауди. Я родился весь переломанный и перекрученный, а он родился психом.

Он всё время плакал, вопил, пинался и дрался. Кусал материнскую грудь, когда она пыталась его кормить. Кусал, пока она не сдалась и не перевела его на молочные смеси.

И с тех пор он не особо изменился.

Нет, в свои четырнадцать он, ясное дело, не бегает по округе, чтобы кусать женщин за грудь, но зато дерется, пинается и плюется.

Драку он впервые затеял в детском саду. Набросился на трех первоклассников, когда играли в снежки, потому что один из них кидался ледышками. Рауди быстро их побил.

А потом побил учителя, который хотел остановить драку.

Ну, не прям вот избил, учителя-то, но разозлил жутко.

– Да что с тобой не так? – заорал тот.

– Всё не так! – заорал в ответ Рауди.

Рауди со всеми дрался.

С мальчишками и девчонками.

С мужчинами и женщинами.

С бродячими собаками.

Да черт, даже с погодой он дрался.

Лупил кулаками дождь.

Нет, честно.

– Ну давай, тюфяк, сходим на пау-вау, – сказал Рауди. – Нельзя же вечно прятаться в четырех стенах. А то скоро в тролля превратишься или еще в кого.

– А если до меня докопаются? – спрашиваю.

– Тогда я до них докопаюсь.

– А если кто-нибудь засунет мне палец в ноздрю?

– Я тогда тебе во вторую засуну, – сказал Рауди.

– Ты мой герой, – говорю.

– Пойдем на пау-вау, – попросил Рауди. – Пожалуйста.

Эх, когда Рауди становится вежливым, мне крыть нечем.

– Ладно, так и быть.

И мы протопали несколько километров до места проведения пау-вау. Стемнело, часов восемь было, наверно, и барабанщики с певцами уже разогрелись, распелись и были прекрасны.

Я разволновался. Ну и подмерзать начал.

На пау-вау днем дьявольски жарко, а вечером чертовски холодно.

– Надо было куртку надеть, – говорю.

– Не ной, – сказал Рауди.

– Пошли посмотрим куриных танцоров[5].

Не знаю, нравятся мне куриные танцоры, они танцуют так похоже на кур! А вы уже в курсе, что к курам я питаю слабость.

– Хрень-скукотень. – Рауди сморщился.

– Мы немного поглядим, потом пойдем играть в карты или еще чего, – говорю.

– Ладно, – вздохнул Рауди, единственный человек, который меня слушает.

Мы прошли мимо припаркованных легковушек, грузовиков, джипов, домиков на колесах, тентов и вигвамов.

– Слышь, давай купим контрабандного виски, – предложил Рауди. – У меня есть пять баксов.

– Не напивайся, а то станешь уродом.

– А я и так урод, – заржал Рауди.

Он споткнулся о стойку палатки и свалился на минивэн, стукнулся лицом о стекло и врезался плечом в зеркало заднего вида.

Получилось смешно, и я засмеялся.

Это было ошибкой.

Рауди взбесился.

Швырнул меня на землю и едва не пнул. Уже замахнулся ногой, но в последнюю секунду отдернул. Ясное дело, он хотел отомстить мне за смех. Но я его друг, лучший друг, единственный друг. Он не мог меня ударить. Поэтому схватил мусорный пакет, полный пустых бутылок из-под пива, и обрушил его на минивэн.

Во все стороны полетело битое стекло.

Потом Рауди схватил лопату, которую хозяева машины прихватили, чтобы закопать остатки от пикника, и набросился на этот минивэн. Вышиб из него весь дух.

Бам! Бум! Тыдыщ!

Сделал вмятину в двери, расколошматил окна и сбил зеркала.

Я испугался Рауди, испугался, что нас посадят в тюрьму за вандализм, и дал деру.

Это было ошибкой.

Прибежал я прямо в лагерь братьев Андрус. Андрусы – Джон, Джим и Джо – самая жестокая троица в истории нашей планеты.

– О, глядите-ка, – сказал один из них. – Это ж Водяная Башка.