Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня - [14]

Бабушка задумалась.

– Думаю, это значит, что он тебя зауважал, – сказала она.

– Зауважал? Вот уж нет уж!

– Вот уж да уж! Видишь ли, вы, мальчики и мужчины, – словно стая собак. Мальчик-гигант – это альфа-самец школы, а ты пришлый, пес-новичок, поэтому он тебя задирал – чтобы посмотреть, насколько ты крут.

– Но я вообще не крут, ни разу.

– Да, но ты врезал альфа-самцу, так что теперь тебя зауважают, – сказала она.

– Обожаю тебя, бабуля, но ты бредишь.

Спать в эту ночь я не мог, меня преследовали картины моей неизбежной гибели. Я знал, что Роджер будет ждать меня утром у школы. Знал, что он надает мне не меньше сотни тумаков по голове и плечам. Знал, что скоро я окажусь в больнице и меня будут кормить супом через соломинку.

Наутро, вымотанный и перепуганный, я отправился в школу.

День начался как обычно. Я вылез из постели, когда все нормальные люди еще спят, и пошел шарить на кухне в поисках чего бы поесть. Из съестного нашел только упаковку апельсиновой газировки и выдул литра четыре.

Потом заглянул в спальню к маме с папой и спросил, не отвезут ли они меня в школу.

– Бензина не хватит, – сказал папа и повернулся на другой бок.

Отлично. Придется топать пешком.

Что ж, я надел куртку, ботинки и побрел по шоссе. Тут мне повезло: папин лучший друг Юджин как раз направлялся в Спокан.

Юджин – хороший чел и мне как дядя, но он всё время пьян. Не в стельку, но достаточно, чтобы быть пьяным. Когда пьяненький, он добрый и смешной, ему бы вечно шуточки шутить, обниматься, петь да плясать.

Забавно: самые унылые люди могут стать счастливыми, стоит выпить.

– Привет, Младший, – поздоровался он. – Запрыгивай на моего пони.

Я влез к нему на мотоцикл, и мы помчались как оголтелые. Я зажмурился и вцепился в Юджина.

И скоро мы подкатили к воротам школы. Ребята дружно вылупились на нас. Еще бы, у Юджина – косы до задницы, это во-первых, а во-вторых, мы оба ехали без шлемов.

Наверное, выглядели мы опасно.

– Чтоб меня, – сказал Юджин, – да тут полно белых.

– Ага.

– Ты с ними ладишь?

– Не знаю. Наверно.

– Вот молодчина, – сказал он.

– Ты так думаешь?

– Да ты что, шутишь, я б не смог. Струсил бы.

Ничего себе, так и загордиться недолго.

– Спасибо, что подвез, – сказал я.

– Было б за что, – ответил Юджин, засмеялся и газанул прочь.

Я направился к школе, стараясь не обращать внимания на взгляды одноклассников.

И тут открывается дверь и навстречу мне выходит Роджер.

Ох, вот и пробил час битвы. Вся моя жизнь – сплошная драка.

– Привет, – сказал Роджер.

– Привет, – ответил я.

– Это кто был на байке? – спросил он.

– А, это лучший друг моего отца.

– Клевый байк, – сказал он. – Винтажный.

– Ага, он его только прикупил.

– Часто с ним гоняешь?

– Да, – соврал я.

– Клево.

– Ага, клево, – поддакнул я.

– Ну лады, – сказал он, – еще увидимся.

И ушел.

Фигасе, он меня не убил. Наоборот, был вежлив. Оказал мне уважение. Оказал уважение Юджину и его мотоциклу.

Может, бабуля права. Может, я и впрямь бросил вызов альфа-самцу и теперь вознагражден за смелость.

Обожаю свою бабушку. Она умнейший человек на планете.

Чувствуя себя почти человеком, я открыл дверь школы и увидел Пенелопу Прекрасную.

– Привет, Пенелопа, – сказал я, надеясь, что она уже знает: стая меня приняла.

Она не ответила. Может, не слыхала.

– Привет, Пенелопа, – повторил я.

Она взглянула на меня и фыркнула.

ФЫРКНУЛА!

КАК БУДТО ОТ МЕНЯ ДУРНО ПАХЛО!

– Мы знакомы? – спросила она.

Во всей школе порядка сотни учеников, так? Так что, разумеется, мы знакомы. Она просто вредничала.

– Я Младший, – сказал я. – В смысле, Арнольд.

– Ах, ну да, ты тот парень, который не знает собственного имени.

Ее подружки захихикали.

Вот стыдоба! На короля я, может, и произвел впечатление, но королева меня всё еще ненавидела. Наверное, бабуля всё-таки не всё знает.

Слезы клоуна

В двенадцать лет я втюрился в индейскую девочку по имени Доун, что в переводе значит Рассвет. Высокая, смуглая, она была лучшей танцовщицей пау-вау в резервации. Ее косы с вплетенными кусочками меха выдры были потрясными. Разумеется, на меня она плевать хотела. Что не мешало ей надо мной подшучивать (называть Беложопым Младшим по совершенно неведомой мне причине). Но за это я любил ее еще сильнее. Она была не моего поля ягода, и в свои двенадцать я уже знал, что моя судьба – быть среди тех парней, кто всегда влюбляется в недосягаемых, недоступных, незаинтересованных.

Однажды под утро, часа в два ночи, когда Рауди ночевал у нас, я сделал чистосердечное признание.

– Старик, я так люблю Доун, – сказал я.

Он притворился, что продолжает дрыхнуть на полу в моей комнате.

– Рауди, ты не спишь?

– Нет.

– Ты слышал, что я сказал?

– Нет.

– Я сказал, что люблю Доун.

Он молчал.

– Ты что ж, ничего не скажешь? – спрашиваю.

– О чем?

– О том, что я только что сказал.

– Я не слышал, чтобы ты чего-то говорил.

Да он издевается.

– Кончай, Рауди, я пытаюсь сказать тебе что-то важное.

– Ты выставляешь себя дураком, вот что ты делаешь, – фыркнул Рауди.

– Что в этом такого дурацкого?

– Да то, что Доун на тебя насрать, – сказал он.

И тут я разревелся. Вот черт, меня так легко развести на слезы! Могу рыдать от счастья или от грусти. Злюсь – опять реву. Реву, потому что плакса. Размазня. Это полная противоположность воину, чтоб вы знали.