Абсолют в моём сердце - [3]

Зачем бегать на свидания с мальчишками, которые по большей части ни на что и не способны, кроме как слюняво шевелить губами, пихая тебе в рот свой отнюдь не стерильный язык, ну и заливать как круто вчера прошла игра по баскетболу/волейболу/футболу/гандболу?

Я пробовала пару раз сходить на дружескую прогулку, но… тоска съедала меня всякий раз задолго до того, как романтический интерес имел бы шанс проснуться. Весь окружающий меня контингент — одно сплошное безликое уныние.

И вот, я сижу напротив Эштона, парня с завораживающими таинственной холодностью глазами, и не понимаю, что происходит? Почему мир вокруг нас растворяется, оставляя ощущение полёта, будто мы с ним — двое одиноких космических путешественников, и наша цель — далёкая Галактика, находящаяся на карте Вселенной за тысячи световых лет от планеты Земля?

Ему задают какие-то вопросы, он пытается отвечать, но коротко и односложно — мешает акцент и скудный словарный запас, однако в целом Эштон неплохо говорит по-английски.

— А где твоя мама? — внезапно спрашивает Аннабель.

От этого вопроса мама вздрагивает, я это замечаю, потому что она сидит рядом со мной, а Алекс шумно набирает воздух в лёгкие: вот и попалась печенька с перчинкой из набора с названием «Жизнь». Отличный вопрос, Аннабель! В десятку!

На самом деле Аннабель мне не родная сестра, она — дочь Алекса, моего отчима, и поскольку её родная мать Габриэль очень занята в бизнесе, на большом семейном совете было решено, что для всех будет лучше, если Аннабель станет жить с нами. И это действительно оказалось оптимальным решением — Алекс перестал разрываться между Аннабель и нами, мама переживать за него, а Габи испытывать чувство вины за голодное и одинокое детство нашей самой младшей сестрёнки.

— Моя мать живёт и работает в Париже, она — дантист, детский — отвечает допрашиваемый.

Вот так. И делов-то! И на вопрос ответил, и натянутую тетиву родительского напряжения оборвал. Надолго ли?

— А когда она приедет? — детская простота.

Алекс так усердно поджимает губы, что они белеют. Интересно, каково это — вдруг найти не потерянную годы назад пуговицу, а…  сына?! Своего собственного родного ребёнка, успевшего вырасти за это время во взрослого восемнадцатилетнего парня с умными глазами?

Я не хочу смотреть на мать, почему-то кажется, что ей нужна приватность в эту минуту, и мне не сложно уважать её желания.

— Я не знаю, — отвечает Эштон.

Сложные вопросы — простые ответы. Некомфортная ситуация — непробиваемая выдержка. Неуёмный девчачий интерес — холодный упорный игнор.

Мне нравится его чёлка, определённо нравится. Ловлю себя на мысли, что хочу потрогать её. Нет, даже не так: не только потрогать, а запустить свои пальцы и, пропустив между них эти самые длинные на его голове пряди, пригладить их в направлении макушки. Та дикость, с которой мне хочется совершить этот странный жест, и пугает меня и смешит одновременно.

Мы вновь сталкиваемся глазами, я улыбаюсь паранормальному количеству глупостей в своей голове, и он… он улыбается мне в ответ! Первый и единственный раз за весь вечер он улыбается. Хотя, если быть объективной, эту улыбку сложно назвать приятной: скорее, это — линия рта, сведённая судорогой внезапно нахлынувшей, незваной радости.

Ты ледышка, да, Эштон? Ты дикий, странный, но такой притягательный… Ты горький, тёмный, твёрдый швейцарский шоколад, не так ли? А мне впервые в жизни, впервые в моей истории, хочется тебя растопить… и съесть! Потому что на самом деле, ты неповторимо сладкий и нежный, но никто ведь об этом не знает!

— А Эштон теперь будет жить с нами? — Аннабель, похоже, решила осиротеть сегодня — и мать и отец от её вопросов приобретают такой вид, словно оба на грани инфаркта миокарда!

— Мы ещё не говорили об этом, но обязательно обсудим, — резко отвечает отец.

— Эштон, у нас полно свободных спален! — подключается маман, но Алексу её инициатива явно не по душе, он кладёт свою руку поверх её, словно пытается остановить.

И наш гость всё это видит, подмечает каждую деталь, мечется взглядом от матери к отцу и обратно, жадно впитывая любую их реакцию. А я слежу за его глазами, вижу всё то, что хочет видеть он.

Но не только за ними: кажется, я влюбилась в его руки: по-мужски большие, но по-женски нежные, юные, с выступающими венами над лучевыми косточками, длинными фалангами пальцев и ухоженными красивыми ногтями такой вытянутой формы, на которой шикарно смотрелся бы маникюр… У меня не такие. Нормальные ногти, но не такие…

Далее следует неловкий ужин, мама старается изобрести актуальную тему для беседы, расспрашивает Эштона о его жизни, интересах, о том, что он любит, а что нет, стараясь, тем не менее, глубоко не копать, чтобы, не дай бог, не задеть его чувства.

— А когда у тебя День Рождения? — внезапно подскакивает с вопросом Аннабель.

— 27 ноября, — нехотя и даже в некоторой степени небрежно отвечает Эштон.

— Невероятно! У них даже Дни Рождения почти совпадают! — наивно восклицает моя сестра, а я буквально давлюсь зелёной оливкой. Да уж, сходств действительно более чем достаточно: карий цвет глаз, их разрез, идентичность линий бровей, скул, носа, губ. Эштон, пожалуй, чуть выше Алекса и самую малость уже в плечах, и цвет волос у него каштановый, а не чёрный, как у отца. Ну и, конечно же, Эштон моложе…