Абрам Ганнибал: Черный предок Пушкина - [29]

[Долгорукову], по которому велел меня отправить на границу китайскую к Савве Рагузинскому для строения крепости Селенгинской, величает меня: лейб-гвардии от бомбардир-поручик А. Петров. Такоже и в письме, которое ко мне писано, сама изволишь усмотреть; в какой силе и как политично со мною поступает, ежели бы в ссылку, чего ему меня опасаться, прямо бы объявил, как другим»^{86}. Инженер наш не теряет надежды и на то, что высокие ходатайства лиц, которых он упоминает в письмах, помогут вернуть его из Сибири. Так, с этим письмом он пересылает послание царевне Анне Петровне, старшей дочери Петра, и просит саму княгиню ходатайствовать при возможности за него перед «цесаревной». Может, та сможет что-нибудь сделать для опального инженера? К тому же письму прилагает он послания и к другим влиятельным друзьям: Александру Борисовичу Бутурлину, любимцу Елизаветы Петровны, и Петру Спиридоновичу Сумарокову, тогда — камер-юнкеру при Анне Петровне. Однако к этому времени Меншиков уже избавился от одной претендентки на трон. Устроено так, что Анна Петровна и ее супруг, герцог Гольштейн-Готторпский, покинули пределы России.

А друзья Абрама — те, что до поры до времени сохранили свое положение, стараются сделать все, что в их силах для облегчения участи впавших в немилость. В Копенгагене, в Москве, в Петербурге — везде есть у Абрама доброжелатели, однако усилия их остаются втуне.

Тем временем капризная Фортуна начала поворачиваться лицом к пострадавшим от Меншикова. В начале сентября генералиссимус попадает в немилость. 10 сентября 1727 года он сослан в Ранненбург. Члены кружка Волконской, рассеянные свергнутым правителем по всей России, празднуют победу. Вот каким слогом сообщает эту новость Пашков в письме оберсе-кретарю Синода Черкасову: «У нас с Божией помощью все благополучно, и никаких страхов ни от кого нет, как было в бытность князя Меншикова. О суетной славе прегордого Голиафа, которого Бог всесильною десницею сокрушил, о том многие радости имеем, также и аз, многогрешный, славя Святую Троицу, пребываю без всякого страха».

Пашков и братья Бестужевы полны энтузиазма. Они верят, что при новой власти добьются возвращения опальных друзей. Но очень скоро приходит разочарование. Старую власть свергли, а новой еще нет. 4 октября 1727 года Пашков пишет Черкасову следующее: «Об Абраме и Семене Маврине прилежно стараюсь: каким бы случаем их взять, и кажется, что многие об них сожалеют, а говорить никто не хочет за повреждением ceбя…» А двумя неделями ранее в письме княгине Волконской: «Все проклятые злы на них как собаки, ныне у нас многие хотят быть первыми, а, как видим по их ревности бессовестной, не потеряют ли и последнего. Ныне у нас еще… постоянства нет, друг перед другом рвутся с великим повреждением, а по-видимому, нельзя найти для того, что у всех ревность без совести, от которых хотя что и ведаешь, только не всем веришь, а паче утверждаешься во всяком рассуждении своем и надежде состоишь Божией, одним словом сказать, что верность наша в уповании Божием; как видим и слышим, (император) изволяет милостиво упоминать про компанию нашу прежнюю, только от прежних неприятелей не можно свободного способа сыскать, как бы порядочно донесть; однако же, хотя и с трудом, только делаем сколько возможно»^{87}.

С императором трудно разговаривать ввиду его малолетства. У власти же стал новый клан — князья Долгорукие. Они совершенно не желают возвращения «ссыльных». Переписка друзей арестована. Грядет новая волна репрессий.

Ганнибал!

Так что же наш герой? Он — в далекой Сибири, в Томске. Заметает снегами ноябрь, а он ничего не подозревает о страстях, бушующих в столице. Он не ведает, что Меншикова постигла судьба тех, кто попал при нем в опалу. Светлейший сослан. Отныне клан князей Долгоруких правит Россией. Меншикову удалось отстранить от государственных дел наследника престола Петра II, он заставил его забыть своих старых друзей, друзей детства. Новые «первые» при дворе продолжают ту же линию. Нужно как можно дольше удержаться у власти! «Юный император,- пишет Шубинский,- может быть, и вспоминал о своих прежних приверженцах, но интриги придворных партий опутали его кругом. «Компании» более всех вредили Левенвольде и Анна Крамер. Преданные при жизни Петра и Екатерины Меншикову, они теперь прилепились к Долгоруким и Лопухиным и не допускали никого говорить за Маврина и Ганнибала молодому государю»^{88}.

Вернемся, однако, к письму княгине Волконской, которое было упомянуто несколькими страницами ранее. Абрам отправил его с оказией, со своим сибирским другом Григорием Васильевичем Возжинским, который направлялся в столицу специально для встречи с княгиней.

На этот раз он решил поставить на карту все. Испробовать все способы, «чтоб явили со мною милость, дабы был прислан указ к Савве Рагузинскому, чтоб меня взял с собою, когда поедет с границы китайской в Петербург по окончании своей комиссии». Абрам припомнил всех, кто мог хоть как-то повлиять на его судьбу. Письмо более чем наполовину состоит в перечислении важных и влиятельных лиц, с которыми он просит связаться княгиню, чтобы