Возница остался при коляске.
Я отступил от окна, оглядел комнату — все ли в должном порядке, не стыдно ли важных монахов принять. Огонь уже весело плясал в печурке на четырех ножках, козу я подоил, молоко кипятить поставил. Ну, думаю, поглядим, что дальше будет.
В дверь постучали.
— Заходите, заходите! — крикнул я, как водится.
Дверь отворилась, два святых отца переступили через порог. Тот, что попроще, шел первым, который потолще — за ним. На обоих были черные широкополые шляпы; войдя, они сразу их сняли.
— Бог в помощь! — сказал тот, что вошел первым.
— Поможет — спасибо скажу! — откликнулся я и, не мешкая, пригласил их присесть в моей скромной обители.
Они огляделись, сели.
— А кто здесь лесной сторож? — спросил главный монах.
— Как кто? Разве ж не видно? — удивился я.
— Пока мы тебя одного видим, — сказал он.
— И что ж, недостаточно?
— Нам-то, пожалуй, достаточно, но мы, видишь ли, дров хотели купить.
— Дело нехитрое, — успокоил их я. — А в доме этом, с вашего милостивого позволения, окромя двух святых отцов да меня, никого больше нет.
Они переглянулись и вроде бы усмехнулись чуть-чуть.
— Ну, что ты на это скажешь, Фуртунат? — спросил главный другого монаха.
— Начало недурно, — заметил Фуртунат.
Я в их беседу не вмешивался, отошел к окну. И хорошо сделал, потому что увидел такое, чего до тех пор видеть не доводилось. Монах-возница поднял сутану чуть не до плеч и отплясывал вокруг коляски, будто на свадьбе. Его широкие рваные штаны трепыхались и, казалось, вот-вот с него свалятся, только за рубаху, может, еще и держатся кое-как.
— Н-да, и этому можно бы найти штаны чуть получше, — сказал я.
Должно быть, гости мои удивились, как это я штаны возницы их вижу, поднялись оба и подошли ко мне в окно глянуть. Да так и замерли, уставясь, будто на чудо.
— Это что же он вытворяет? — заморгал глазами Фуртунат.
— Литанию служит, — тотчас откликнулся я.
Толстый монах смотрел на танец с улыбкой, потом заметил:
— Можно и так славить господа.
— Ясное дело, можно, — поддержал я его. — Для чего ж иного в селах по воскресеньям танцы.
Фуртунат поглядел на меня как-то странно, однако же промолчал. Главный монах — тоже. И мы, уже молча, смотрели втроем, как пляшет бедняга, пока он не притомился. Парень, переводя дух, оторвал несколько ниток от своих обтрепавшихся сильно штанов, опустил сутану и зашлепал к дому.
Войдя, он весело восславил господа и спросил:
— Ваше преподобие отец настоятель, долго ли мы пробудем здесь?
— Зачем тебе, Маркуш? — спросил в ответ настоятель.
— Я к тому… набросить на лошадей попоны или не надо?
— Набрось, непременно набрось.
Я видел, что Маркуш уже повернулся к двери, и поспешно остановил его такими словами:
— Скажите, сделайте милость, когда вы в последний раз плясали?
Маркуш ласково поглядел на меня, потом подошел, по плечу погладил и сказал:
— Откуда известно тебе, брат мой сторож, что и мне плясать случалось?
— Удостоил господь, — говорю, — собственными глазами через вот это окно увидеть.
— Коли так, любезен ты господу нашему, — ответил мне Маркуш.
— Это не диво, — подхватил я, — потому как и он мне любезен.
Отцу настоятелю понравился, видно, наш разговор, очень уж весело он смеялся.
Когда Маркуш вышел, поглядели мы друг на дружку, и я сказал:
— А парень-то ваш монах настоящий.
— Простоват больно, — сказал настоятель, но не договорил, напуганный громким шипеньем.
— Молоко убежало! — закричал Фуртунат.
Я подскочил, мигом снял кастрюльку с огня, но немножечко молока на плиту все же выплеснулось. Посмеялись надо мною монахи — проворен, мол, ты, да потерянного не вернешь — и пожурили малость. Ну, думаю, и я ж в долгу не останусь.
— И вот гости мои монахи уж так проворны, что и молоко их проворнее.
— Так мы не закипели еще, с чего нам бежать, — пошутил отец настоятель.
— Еще не поздно, — сказал я ему, — ведом и мне кое-кто, кому и не терпится на огне вас поджарить.
— Кто ж такой? — спросил отец настоятель.
— Да кто же еще, как не дьявол!
Фуртунат прямо оторопел, но, увидевши, что настоятель от всего сердца смеется, смягчился тоже.
За разговором я не сидел без дела, собравшись их теплым молоком угостить. Поставил на стол две кружки, одну доверху налил, гляжу — а на вторую-то осталось всего ничего. Подумал я малость и говорю Фуртунату:
— Вот хочу я спросить вас… ответите?
— Чего ж не ответить, только каков вопрос?
— А вот каков, — говорю. — Хотел я спросить: была ли господня воля на то, что сбежало молоко давеча?
— Ясное дело, была, — отвечал Фуртунат.
— Вот и ладно, — сказал я и полную кружку отцу настоятелю поставил, а ту, недолитую, к Фуртунату придвинул. Фуртунат посмотрел сперва на кружку настоятеля, потом в свою да и спрашивает:
— Это ж почему здесь едва половина? Где другая?
— Другая-то убежала по воле господней, — повторил я его слова.
Еще некоторое время вели мы беседу по той же дорожке, так что по закону божьему экзамен я вроде как выдержал, пора было о другом говорить. Да я-то больше хотел гостей своих поразвлечь, а им было нужно другое — дрова сторговать. В полдень вышли мы на делянку, поленницы оглядели. Настоятель оказался человек сведущий, желал собственными глазами видеть, что покупает. Одну саженную кладку даже разобрать приказал — нет ли, мол, в середке пустоты или другого какого обмана. Наконец успокоился и объявил:
