Абджед, хевез, хютти... - [46]

— Может быть, Броунинг знает? — упавшим голосом спросил поэт.

— Рано утром спросим. Эх, черт!

— Я потрясен, — простонал Борис.

Сергеи застенчиво ворчал:

— А я, что, не потрясен, что ли? Ведь она у меня была… Эх, Борька, горе ты мое, где я думаю она осталась, так это в кармане старых штанов.

— Пойдем к англичанам!

— Утром, говорю, пойдем.

— Сергеюшка! Я сейчас пойду от твоего имени и скажу про старые штаны…

Щеглов промолчал. Козодоевский принялся ныть.

— Сергей, друг мой единственный, ну, пусть я ребенок, ну, зловредный ребенок, я не могу дожидаться, я пойду!

Он вскочил, оставив Сергея в мрачном конфузе, и напялил на себя невзначай одно из одеял.

Англичане спали чутко, по-военному. На робкий стук Бориса быстро открыл испуганный Уикли.

— Что случилось? — трезво спросил Арт.

— Тысяча извинений! Сережа посоветовал мне не дожидаться утра.

— В каком смысле?

— Мы все забыли про замечательную статуэтку, которую мы нашли. И она пропала.

— Годдам! Какое несчастие! — воскликнул Арт, мгновенно вспомнив скользкий, полупрозрачный камень. — Джонни, вы слышите?

— Сережа предполагает, — сдерживая дрожь, продолжал Борис, — что она в кармане его старых штанов. Как найти старые штаны?

— Надо потребовать у наших палачей! — взволнованно предложил Джонни.

Арт медленно бледнел от гнева на самого себя. Его логическая машина работала подробно и четко.

«Ну, да, — думал он, — смена впечатлений, тревога и (он вздрогнул от досады) глухой прорыв в памяти от расслабляющего сонного газа…»

— Штаны, действительно, надо попросить и вообще выяснить это дело не позже утра, — заявил он.

Борис согласился: больно уж дико было бы поднимать среди ночи прокаженное государство. Одно из сомнений, во всяком случае, было разрешено: никто из главных членов экспедиции ничего не знал о нефритовой фигурке.

Из упрямства Борис разбудил еще Джелала, Галину и поручика, — все вскакивали, как встрепанные, ахали и ложились снова — более или менее бессонно ожидать утра.

Козодоевский, волоча за собой одеяло, поплелся домой. Он открыл свою дверь и с размаху сел на пороге, пронзенный током нечеловеческого страха, — ему зажала рот чья-то мягкая, холодная рука.

* * *

И голос Эйридики произнес прерывающимся шепотом:

— Тише. Можно бежать.

У Бориса нестерпимо похолодело в груди.

— Можно бежать, — вразумлял шепот, — потом нельзя будет.

Борис буйно колебался…Что делать с формулой? Шифр еще не был открыт. Неизвестно, как дела Уикли. По отношению к Александру Тимофеевичу надо быть благородным, чтобы не терять веры в себя…

— Я не предупредил товарищей, — прохрипел он, — что с ними делать?

Шепот задумался. Потом в нем звонко зажужжали слезы:

— Идите все вместе. Это все равно ведь. Беги, скажи им.

Козодоевскому стало жарко. Все спасено — надежды и планы. Кроме того, герой торжества — он, непризнанный и забытый! Кое-как одевшись, он снова побежал по коридорам, ступенькам и цветникам. Пленники вставали один за другим, с мужеством недоверия и молодости.

— Только зайдите ко мне домой — и вы убедитесь, — умолял поэт.

В его комнате пленников ждал трагический шепот Эйридики.

— Все в сборе? — спросила она и, получив робкий ответ, продолжала:

— Запомните хорошенько. Когда выйдете на свет — прямо на север, потом прямо на запад, потом прямо на юг — всего понемножку. Концом северной дороги будет начало маленькой новой горной цепи; концом западной — развалины медресе времен Тимура; конец южной увидите сами. Не бойтесь, я была первой ученицей по географии, а у нас это много значит. Ну, да я вам дам компас. Идем!

— Как же идти-то в чучельной одежде? И холодно, купить ведь не на что, — с отчаянием прошептал Сергей.

— О деньгах не беспокойтесь. Я, как у вас говорится, накрала из музея много новых советских денег.

— Сколько? — стуча зубами спросил белогвардеец.

— Одну тысячу рублей. Больше нельзя было; там осталось еще сто. Идем.

Через парк Энгелеха, городскую дорогу, водораздел и голубые поля ананасной картошки она провела их в маленький, низкий сад, где пахло простыми розами, а около мерцающего, голубого, под лунный камень, домика спала на привязи серна.

— Жаль, что ты не успел узнать наших мистических культов, поэт, — шепнула Эйри дика Борису.

Но он не пожалел об этом: не могла, по его твердому убеждению, исходить от прокаженных и недопрокаженных женщин путная мистика, ибо она должна быть окутана красотой.

Арт Броунинг, наоборот, подосадовал на мгновенье, что не остался в этой дальней экскурсии еще месяца на два.

Но сетовать было поздно. Зазвенели ключи. Эйридика открыла крошечную дверь в скале. Когда пленники один за другим вошли в кромешную тьму, она тихо сказала:

— Это очень длинный тоннель. Стражи тут нет. Через это отверстие приходит и отходит судьба. Возьмите деньги и концентрированную пищу.

— А разве ты разве не идешь с нами? — осторожно спросил Козодоевский.

— Нет.

— А почему?

— Ну, я не стану с тобой здесь объясняться, холодно, кроме всего. Возьми тросточку.

Арт уже сделал несколько шагов вперед, в глубину тоннеля. Сережа спокойно ждал конца щекотливых переговоров Козодоевского.

— Прощайте, — сказала девушка из-за порога, — не разговаривайте в тоннеле.