Абджед, хевез, хютти... - [27]

Выпьем мы за Галю,

Галю дорогую,

А коли не выпьем,

Так найдем другую.

Из глаз поэта выкатились две пьяные слезы, он положил голову на белогвардейское плечо, пожал сочувственно потную руку и остался на весь вечер в обществе переводчика.

Глава тринадцатая ОСВОБОЖДЕНИЕ

На следующий день — пасмурный и прохладный — басмачи попрощались с гостями, вежливо возвратив им их небольшие богатства и оставив за собой только доброго коня. Снова Козодоевского начала грызть мысль о неиспользованных материальных благах — шелках и седлах, от которых отказался Джелал. Но в лицо дул драгоценный свежий ветер, дорога казалась почти отлогой, по сравнению с адской прогулкой к басмачам, и путешественников все полней охватывало чувство свободы. Через несколько поворотов Александр Тимофеевич внезапно остановился:

— Стоп. Я поворачиваю оглобли. — Он подробно описал путешественникам дорогу на север и многократно обменялся нервными рукопожатиями. Сережа уже нетерпеливо щурил глаза, Броунинг застыл в грозной вежливости, а белый поручик все еще топтался на месте. Наконец, он решился и быстро проговорил, глядя куда-то в сторону:

— Вот что… э… товарищи, возьмите меня с собой! Сил моих больше нет — parole d’honneur, лейтенант!

Броунинг, к которому были обращены последние слова, вопросительно поглядел на Сергея. Тот молчал, крепко сжав губы. Поручик продолжал:

— Я буду работать в Советской России, как другие, вроде меня. Вы ведь сами говорили, что это возможно. Только бы вырваться отсюда!

Сережа быстро сообразил — там видно будет, суд да управа всегда найдутся, не пропадать же, в самом деле, человеку, который нет-нет, а вдруг сможет искренне переломить себя! Пшютоватый тон, гусарские песенки, пошлые остроты — все, что казалось Сереже таким непреодолимо отвратительным, потеряло остроту перед необходимостью быстрого и жестокого выбора.

— Идемте, голубчик. Чего там… — эта фраза вырвалась горячо и взволнованно.

— Вот великолепно! Конечно, идем, — подхватил Борис.

Поручик замялся. Он ясно представил себе гнев басмачей и опасение их быть преданными. На согласие путешественников запутывать следы он не рассчитывал. Водить экспедицию некоторое время окольными, ему самому неведомыми путями было единственным средством. На минуту Искандер-акой овладел стыд, неспособный, впрочем, изменить принятое решение.

Десятый, так сказать, член экспедиции вступил в нее с открытым и веселым лицом; только круглые, бледно-серые глазки казались нестерпимо чужими даже охочему к новым знакомствам Борису.

Долгое время дорога шла извилисто, но спокойно. Только, когда веселая компания утомилась петь, бороться и дразнить притихших молодоженов, Александр Тимофеевич уставился на причудливую красноватую скалу и сказал с удивлением: — Товарищи, мы заблудились! Я, товарищи, не помню этой скалы. — Он все еще напирал на новое для себя слово «товарищи». На виске у Бориса забился лиловатый узел. Тотчас же поэту показалось, что всю дорогу им владело предчувствие заблудиться. Остальные не придали значения маленькой неприятности — компас Броунинга честно показывал северо-запад.

— Нет, — озабоченно покачал головой проводник, — не в этом дело. Прямо мы выходим на опасную тропу змей. Никто из здешних не идет этой дорогой. Нужно поискать боковую.

После получасового прыганья по скалам экспедиция действительно нашла узкую бледную ленту какой-то дорожки. Скоро и она потерялась в огромных обломках горных пород. Зато в одной из глыб заманчиво чернела пещера — готовый привал. Здесь путешественники отдохнули и закусили контрабандными консервами из отпущенного им на дорогу разбойничьего угощения.

Александр Тимофеевич отдохнул первым. Он вызвался пойти на поиски дороги и, в случае удачи, вернуться за остальной компанией. Он настаивал на этом плане, ссылаясь на усталость «дамы», которая искренне удивилась такой заботливости. Когда Александр Тимофеевич уже собирался уходить, полушутливо сетуя на трудности поисков и топчась у входа в пещеру, Сережа предложил ему захватить с собой компас. Поручик радостно осклабился:

— Теперь я не заблужусь.

Он вернулся сравнительно скоро, оборванный и исцарапанный. Отдышавшись, Искандер-ака рассказал о своих неудачах. Он карабкался по горным обломкам, влезал на скалы, скатывался с круч, но дороги не нашел. Мало того, неосторожно оступившись над глубоким обрывом, он инстинктивно ухватился обеими руками за колючий кустарник и уронил компасные часы.

— И как это он минуточку полежал над самой пропастью. Честное слово, полежал, — сетовал белогвардеец, — а потом взял и скатился…

Теперь у путешественников оказалось только два проводника: неудачливый поручик и осточертевшая после стольких передряг карта-сорокаверстка.

Так началось блуждание по горам, сначала полное спортивного возбуждения, потом безвыходное и истощающее. Путешественники все дальше и дальше уходили от змеиной дороги. После каждой неудачи Броунинг и Сережа принимались удивляться, что шесть здоровых мужчин и храбрая женщина могли попасть в такое дурацкое положение. Таланты Искандер-аки подвергались иронической критике. Все надежды были перенесены на Джелала. Под тяжестью такой ответственности юноша как-то осунулся и повзрослел. В ответ на ободряющие шутки молодой жены он только вежливо скалил в искусственной улыбке свои белые зубы. Джелал тоже потерпел фиаско. Ночь была проведена в одной из множества неудобных и мрачных пещер. За новым проводником осталось, однако, важное преимущество: нельзя было представить себе лучшего учителя горного спорта! С его помощью лазанье по скалам перестало казаться страшным — оно вошло в быт, как царапины на руках и ногах.