Абджед, хевез, хютти... - [25]
— Где вы сперли, так сказать, это нечестивое изображение? — перевел лихой поручик.
— Почему нечестивое? — Борис эффектно выигрывал время.
— Потому, что Коран запрещает портреты и слепки человека. Правда, где вы это слямзили?
— Это моя вещь.
Атаман негодующе присвистнул. Неожиданно двое корявых брюнетов вытащили из-под халатов по ободранной нагайке жандармского вида.
«Сад пыток», промелькнуло в разгоряченном мозгу Бориса, но он торжественно поднял руку, готовую забиться в немой истерике:
— Я буду говорить!
Корявые молодцы неторопливо спрятали «сад пыток». Атаман прикрыл сложенной в горсточку ладонью слезливую зевоту.
— Эта фигурка «Тали». Мне подарил ее мой большой друг — сильный, сильный, сильный человек.
Долгожданная минута настала. Борис обвел бледным взглядом толпу «дикарей» и членораздельно произнес:
— Келемен хевез хютти абджед…
Ни в одном лице не дрогнул ни один мускул. Равнодушно удивленное бельмо дало, наконец, волю широкому зевку. Дело сорвалось. Атаман, с ленивой рассудительностью расспросив о чем-то переводчика, постучал себя по лбу костяшкой указательного пальца — жест, неприятно знакомый Борису с гимназических времен. Переводчик заговорил извиняющимся тоном:
— Старый дурак просит вас не врать, если можно.
Лично офицерик был восхищен магическим набором слов и решил при случае расспросить поподробнее, но выразить сейчас на лице что-либо, кроме исполнения служебных обязанностей, значило навлечь на себя недовольство бельма.
Борис побледнел и судорожно глотнул воздух. Вместе с торжественностью юношу покинула искусственная смелость. Заикаясь и брызгая слюной, он быстро рассказал правдивую историю находки. Сережа добродушно подфыркивал, привычным жестом поводя славными широкими плечами. Уикли, устало вздыхая, прислонился к неизменно серьезному Броунингу.
Бельмо не дослушало выпытанной без труда правды; оно прикрылось тяжелым табачного цвета веком, и старик вернулся в пещеру к своей таинственной специальности атамана на отдыхе. В другую пещеру, где ночью происходила «мрачная оргия», увели пленников. Там уже мирно беседовали Джелал и только что проснувшаяся Галина.
Настроение у всех было подавленное. Допрос Козодоевского не только ничего не выяснил, а, казалось, еще более запутал дело. Пленники сидели в сосредоточенном молчании, обдумывали возможности спасения. Страх смерти прошел: если до сих пор с ними ничего не сделали, то и в будущем, вероятно, пощадят. Козодоевский предполагал, что их переправят в Афганистан и там продадут какому-нибудь резвому князьку. Броунинг обдумывал план бегства, но, посоветовавшись с Сережей, согласился, что по этим проклятым оврингам не побежишь. Арт восхищался выносливостью Галины, одолевшей страшные овринги.
— Как у вас, Галочка, голова не закружилась, когда вас тащили по этим мостикам?
— По каким мостикам? Никаких мостиков не было. Удрать бы можно, да эти черти, как собаки, бегают. Догонят.
Лейтенант и Щеглов одновременно догадались, что первая партия пленников попала к басмачам другим путем. Теперь стало ясно, каким образом появились у басмачей Джелалов конь и ишак Томми. Дальнейшие расспросы подтвердили это предположение. С первого переката горы, профиль которой казался таким мирным и благополучным, влюбленную парочку протащили сквозь узкое ущелье и по сравнительно удобному пути привели сюда.
Разговор был прерван приходом белогвардейского офицера, уже чисто выбритого и одетого в потрепанную добровольческую форму; он прищелкивал шпорами и заливисто смеялся. Погоны поручика тускло поблескивали на его плечах. Галочка прыснула. Поручик, усевшись поближе, вытащил красную коробочку с кэпстеном. Путешественники, изголодавшиеся по табаку, с наслаждением затянулись пахучей английской контрабандой.
Начались разговоры о Москве, о России. Поручик варварски скучал в живописной горной местности: его тянуло на родину, но он не знал, как отнесутся к его прежним похождениям. Сергей сообразил, что настало время переманить толмача на сторону пленников. Он принялся доказывать, что Республике Советов нужны культурные люди, что сейчас, когда на счету каждый грамотный человек, поручика примут якобы с распростертыми объятиями, что бояться теперь нечего. Раньше, правда, могли, мол, таскать по разным неприятным учреждениям, но сейчас это прошло. Все спокойно. Москва живет веселой жизнью: театры, кино, опера, кафе.
У поручика разгорелись глаза.
— Эх, кабы попасть туда! В первопрестольную. Черт возьми, как это можно устроить, а?
Щеглов сделал вид, что задумался.
— Как-нибудь, вероятно, можно устроить. Да вот только не знаю, как мы отсюда выберемся. Выбраться бы.
Удочка была заброшена. Поручик поймал крючок.
— Конечно, выберетесь! Что им с вами делать? Они, правда, думали вас как-нибудь за границу переправить, да это теперь очень трудно. Еще поймают.
