Абанер - [57]

Холеные пальцы выстукали какую-то мелодию на столе, пухлые губы опять снисходительно улыбнулись.

— Ну, что же, молодой человек. Стихов пока нет. Рифмованная проза, вирши…

Сережа густо покраснел. Его стихи, написанные от души и сердца, — вирши! Он возненавидел этого человека со снисходительной улыбкой и не верил ни одному его слову. А тот, кажется, был доволен впечатлением, которое произвел на бедного поэта, и густым бархатным баритоном что-то говорил об архитектонике стиха.

— А зачем нужна эта архитектоника? — перебил Сережа, чувствуя, что говорит глупость, только чтобы сказать наперекор.

— А вы понимаете, о чем спрашиваете?

— Понимаю.

Консультант откинулся на спинку стула, пухлые губы вытянулись.

— У вас своя поэтическая точка зрения? Оригинально!.. Зачем же вы пришли сюда?

Сережа поднялся, забрал листочки и, ничего не сказав, вышел. Глотнув на улице свежего воздуха, он кое-как пришел в себя. Вот теперь все. Больше он никуда не пойдет. Ему хотелось изорвать листочки, а заодно и тетрадь в синем клеенчатом переплете.

Он долго сидел на диване, не замечая движения и шума города. Потом пересчитал деньги. В карманах набралось 90 копеек мелочи да в кошельке лежали две новенькие трешницы. Значит, домой ехать не на что. Ну, и пусть. Все равно домой — стыдно. Руки, ноги есть, с голоду не умрет.

Подумав, Сережа решил искать работу завтра, а сегодня еще немножко посмотреть Москву. Решение о завтрашнем дне немного успокоило его.

Покружив по улицам и переулкам, он вышел на Тверскую, долго стоял возле памятника Пушкину и, купив у цветочницы самый большой букет цветов, положил на мраморную плиту.

С площади Пушкина он попал на какую-то неширокую улицу, и вдруг глаза юноши остановились на табличке с золочеными буквами. Еще редакция журнала! А что, если зайти сюда и показать всего одно стихотворение «Прощание с Абанером»?

Было 5 часов, редакция оказалась закрытой, но это не огорчило Сережу. Появилась надежда на счастливое завтра.

А на другой день он опять сидел в редакции. На этот раз судьей Сережи был сухой, морщинистый старик с редкими волосами на голове и слезящимися глазами, которые он все время утирал платочком. Левый глаз немного косил, и старик, читая, поворачивал голову. Сереже казалось, прошло очень много времени с тех пор, как прищуренный глаз начал обшаривать листок.

— Стихи неплохие. От чистого сердца, — наконец сказал тот с расстановкой. — Верно, еще не зрелые, печатать их нельзя, но какая-то искорка тут есть.

Сережа чуть не задохнулся от радости. Он был готов расцеловать милого старичка.

— Я не печатать! Просто так!.. Для выпускного вечера!..

— Да, да! — сочувственно сказал старик. — Это хорошо, что вы пишете, ищете, мечтаете. Без этого юности нельзя… Ищите!.. Получится, если у вас хватит терпения. Если будете очень много работать. С утра до вечера и с вечера до утра. Каждый день, каждый час. Сможете?

— Да! — горячо ответил Сережа.

Потом они еще долго говорили о стихах, размерах, рифмах, образах. Сережа с жадностью ловил каждое слово собеседника и не спрашивал, зачем нужна архитектоника.

— Видите ландыш? — показал старик на букетик в стакане, и усталые глаза помолодели. — Уловите его девственную прелесть, запах, чистоту. Сумеете раскрыть тайну цветка, у вас будет образ. Опишите хоть один день революции, новое, что родится на глазах. И чтобы, читая написанное вами, люди поднимались на борьбу, делались лучше, человечнее. До свидания, юноша милый!

Сережа навсегда запомнил эти слова, горячо пожал сухую руку старичка и, полный радостного чувства, спустился по каменным ступеням.

Было ясное утро. Его встретило на улице солнце и сотни блестящих зайчиков, которые вспыхивали в зеркальных окнах и стеклах автомобилей. Где-то в глубине пряталась мысль, что все три редакции оценили его стихи примерно одинаково, но отнеслись по-разному, а вот этот старичок с косым глазом еще сумел разглядеть какую-то искру. И сознание того, что в нем есть искра, радовало Сережу так же, как радовал солнечный день.

Стоп! Куда он идет? Надо на биржу, искать работу. А где биржа? Сережа удивился, когда над домами показались вздыбленные кони Большого театра, а через минуту он подошел к знакомому скверу, где был вчера вечером.

Но ему пришлось удивиться еще больше. По аллее шел Лойко с обнаженной головой и перекинутым через руку плащом.

— Аркадий Вениаминович! — закричал Сережа и чуть не попал под машину.

— Зорин, Сережа!.. — изумился Лойко, крупно шагнул навстречу и долго не отпускал Сережину руку.

Они сели на скамью возле фонтана. Сереже показалось, что на площадь к Большому театру пришло тепло Абанера, ласка и уют родного дома.

— Ну, как вы? — спросил учитель. — Одобрили ваши стихи? По глазам вижу — одобрили.

— Нет, раскритиковали! — засмеялся Сережа. — Но я все равно… Все равно доволен.

И неожиданно для себя рассказал, как его встретили ребята в «ЖКМ», как высек консультант толстого журнала, что сказал старик, которому он так благодарен.

— И куда вы теперь?

— Работать! Хоть землю копать, хоть дрова пилить.

Аркадий Вениаминович задумался.

— Все это можно. И дрова и землю. Я тоже одно время плел корзины. А Бородин пришел и сказал — для людей невыгодно, если я буду корзины плести. Вот и я вам скажу, невыгодно для людей, если станете дрова пилить. А кто за вас детей учить будет?