А жизнь продолжается - [127]
Короче, они вполне друг с другом поладили. Впрочем, они не очень-то много и общались, увидятся, поздороваются, перекинутся двумя-тремя словами, исключительно по-норвежски, и лорд идет себе дальше. Хендрик носил за ним рыбу и все, что потребуется, лорд тоже не ходил порожним, он не из белоручек, чаще всего он нес ранец со съестными припасами.
Иной раз консул подвозил своего гостя на автомобиле, только лорда это совсем не устраивало. «Ну к чему тебе тратить время!» — говорил он консулу. Чудак этот англичанин, доступный, словоохотливый и простой, а если откровенно, даже несколько простоватый. Фамилия его была Болингброк — да нет же, он не из тех Болингброков, Бог его знает, может, его предки всего-навсего звались Броками. «Вполне возможно, — говорил он, — только какое это имеет значение!» И с какой стати нужно его подвозить? Он вырвался из дому, чтобы порыбачить и поохотиться, а не разъезжать на автомобиле.
Зато он совершал иногда прогулки в сопровождении фрекен Марны. Не потому, что находил ее занимательной собеседницей, для этого она была слишком снулой, но, по крайней мере, он удил в обществе красивой дамы, а не одного только Хендрика. Изъяснялись они друг с другом преудивительно, он выучил свой норвежский в народной гуще и без боязни пускал его в ход. Дама храбро отвечала на языке своего детства, и, когда у них что-то не задавалось, оба они ругались по-черному. Хендрик слушал их и не верил своим ушам. Когда лорд поминал «ядрену вошь», дама повторяла за ним и, опустив глаза, улыбалась. На лице у нее появлялось лукавое выражение, словно она думала о чем-то своем, и наверняка так оно и было. Черт возьми, Марна слишком хороша, чтобы здесь закиснуть, ей бы замуж и народить десятерых ребятишек! То, что она крутила с дорожным рабочим, было очевидной нелепостью, а живя обыденной жизнью в Сегельфосской усадьбе или у сестры в Хельгеланне, она не могла расцвести душой. Лорд ее нисколько не привлекал, да и кого он мог привлечь; может быть, среди своих, у себя в стране, он и сошел бы за ухажера, но здесь, да еще в состоянии спортивного помешательства, он был просто-напросто невыносим. Внешность у него была не самая отталкивающая, жилистый и поджарый, все верно, но лицо славное, несмотря даже на лошадиные челюсти. Может, он и правда был потомственным дворянином и оказался бы на поверку галантным кавалером и светским львом, когда б приложил усилия, только он их не прилагал, он был одержим спортивным азартом, и, кроме уженья и охоты, для него ничего не существовало. Он только и знал, что рассказывал, сколько весила каждая рыбина и как ему пришлось три раза менять насадку, прежде чем он вытащил вот эту жалкую форельку, «мать ее за ногу». Разговоры, увлекательные для таких же ушибленных, но где же тут лунный свет и поцелуи и неистовая любовь? Как-то раз фрекен Марна насквозь промокла, вылезая из лодки, так что же вы думаете, он соизволил оторваться от своей удочки и подал ей руку?
Лорд надоел фрекен Марне хуже горькой редьки, и она спросила брата в лоб, сколько еще он у них пробудет. Консул шикнул на нее и велел, чтоб она замолчала: сколько бы тот ни пробыл, им это в удовольствие. Во всяком случае, сейчас лорд собирается промять своих собак и пострелять куропаток. Кстати, потом он уедет и вернется уже зимой, чтобы увидеть северное сияние, и останется до самой Пасхи, послушать пение лебедей. И то и другое будет ему в новинку.
— Зимой я уже в Хельгеланне, — заметила фрекен Марна.
— Жаль, — отозвался брат, — он обязательно про тебя спросит.
— Ты с этим поосторожнее! Представь себе, он сообщил мне однажды, что еще не женат.
— Смотри-ка, это уже намек!
Брат с сестрою были между собой дружны, однако подшучивали друг над другом довольно сдержанно. Они никогда не покатывались со смеху, Марна была для этого чересчур апатична, а Гордон — чересчур джентльмен, самое большее, на что они были способны, — это поулыбаться. Но до смеха дело не доходило, разве что когда с ними была их мать. Поистине мать привносила свежую струю, ибо она хохотала от всего сердца, до слез, и глаза у нее превращались в узкие щелочки. Но, милые мои, она же здесь больше не жила, а жила в аптеке и звалась фру Хольм, и так далее… Даже странно!
— Ну хватит, Марна, иди, ты меня задерживаешь, — произнес Гордон, отсылая ее прочь.
