А жизнь одна... - [90]

Райму пытался заговорить с группой парней, собравшихся в сквере. Они удивленно смерили его недоброжелательными взглядами, возмущенно затараторили по-немецки.

— Я — русский, из Советского Союза, — тыкал он себя в грудь, пытаясь заинтересовать окружавшую его компанию молодых повес. — Эстония — есть такая республика…

И вдруг понял, что эти русские парни не знают русского языка!

А дни летели.

На РС появились новые редакции и отделы, радиостанция, как и РСЕ, как «Голос Америки», теперь официально финансировалась из государственного бюджета США — до 80—100 миллионов в год, но ключевые посты здесь по-прежнему принадлежали офицерам ЦРУ, и невидимые нити еще крепче связывали здание в Английском парке Мюнхена с Вашингтоном, Нью-Йорком, столицами натовских государств. Отдел по изучению аудитории и эффективности передач под именем «бюро Ралиса» переместился в Париж, его филиалы были в Риме и Лондоне, а сотрудники шныряли по причалам и улочкам Гамбурга, Амстердама, Лиссабона, куда заходили суда из Советского Союза и других социалистических стран и где можно было натолкнуться на потенциальных предателей и отщепенцев, столь милых сердцу деятелей ЦРУ — подлинных хозяев РС—РСЕ.

12.

В одном из южных колхозов Эстонии в ноябре 1979 года появился новый шофер. Роста выше среднего, плотный, с какими-то настороженными светло-синими глазами. Впрочем, шофер как шофер, ничего в нем особенного не было, и появление его прошло бы не столь заметно, если б не передача Эстонского телевидения.

На экранах телевизоров появился хорошо известный телезрителям комментатор — обстоятельный, обычно раскованный и неторопливый. На сей раз в студии напротив него сидели трое: молодая, красивая женщина с аккуратной прической — тоже хорошо знакомая эстонской публике актриса, известный журналист и… и колхозный шофер.

Именно с ним начал беседу телекомментатор.

Все трое побывали во многих странах Европы, могли рассказать о достопримечательностях Парижа, Вены, Рима, но, как оказалось, очень по-разному их видели. Актриса и журналист знакомились с жизнью, обычаями, культурными достижениями народов Франции, Австрии, Италии, вынесли немало ярких впечатлений о посещении театров, выставок, картинных галерей, вспоминали с изрядной долей юмора мелкие недоразумения и смешные ситуации, в которые они попадали за границей, и говорили они об этом непринужденно и откровенно, а третий собеседник явно волновался, часто опускал глаза вниз, путался в ответах.

Тогда, много лет назад, они были вместе — туристы из Советского Союза. И парижские улицы, Лувр, Эйфелеву башню осматривали вместе, слушали концерты, веселились — ведь были молоды, были счастливы. Полные впечатлений вернулись домой. Все, кроме него, нынешнего шофера. Он домой не вернулся…

И теперь рассказывал о своей службе на американской радиостанции «Свобода», о проверке на «детекторе лжи», о близком знакомстве с деятелями Центрального разведывательного управления США, заправлявшими всеми делами мюнхенской радиостанции.

Не сладкой вышла его жизнь в «свободном мире», не простым было и возвращение. Первую попытку сделал в Бонне. Не вышло. Из Гамбурга туристом отбыл в Хельсинки, но Финляндия без соответствующей визы не приняла беглеца — пришлось тут же перебраться в Швецию, благо туда пускали без всяких проверок. Хотел в качестве туриста выехать в СССР, подал заявление — и получил отказ в визе. Тогда обратился в советское посольство в Стокгольме. На сей раз с необычайным нетерпением ждал ответа, обдумывал дальнейшие ходы — если откажут. Двинуть в Южную Америку? Из Стокгольма в Гамбург, из Гамбурга — в Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айрес. Порты, о которых много слышал. Слышать-то слышал, да кто его там ждет — еще одного притязателя на место под южным солнцем, которых тут и так хоть пруд пруди.

Он едва сдержал слезы радости, благодарности, умиления, когда сотрудник нашего посольства вручил ему документы и билет на теплоход «Антонина Нежданова», следовавший из Стокгольма в Таллин. Он почти бегом бежал к причальной стенке, где стояло огромное белоснежное судно под советским флагом. В три секунды поднялся по трапу. Он словно боялся, что где-то на пути к родине возникнет маленький, шустрый мистер Ралис или внушительный, рослый мистер Новак, но нет — путь к свободе, к настоящей свободе был уже открыт.

«Пять лет дадут, не больше!» — лихорадочно соображал он, сходя с судна в Таллине, сходя на преданную им, бездумно оставленную родную землю…

Он и перед камерами в студии телевидения все еще не мог снять с себя напряжения, владевшего им последние месяцы.

На другой день после телепередачи начальник колхозного гаража как бы между прочим сказал ему:

— А мы тебя вчера видели…

Райму отвел глаза.

13.

Прошло шесть с лишним лет после возвращения «оттуда», надо бы начать нормальную жизнь, но те тринадцать лет, с двадцати шести до тридцати девяти, изломали его судьбу, необратимо извратили его психику — его давит к земле тяжкий груз содеянного, его поднимают с постели воспоминания. Он еще не может забыть ни изнурительного труда на химическом заводике в Париже и поисков работы в Гамбурге, Бонне, Мюнхене, он все еще с видом делового человека может подсчитать проценты необходимой прибыли, чтобы выстоять в конкуренции владельцев отелей, дач, ресторанов и баров на экзотическом острове Ивиса, он слышит голоса Макса Ралиса, доктора Бойтера, Джорджа Бэрри и других деятелей РС, наставлявших его искусству в ясный день наводить тень на плетень и из мелких, частных фактов, вычитанных из советских газет, делать далеко идущие антисоветские выводы…