А жизнь одна... - [10]

Заречный опять заволновался, встал, заходил по комнате. Остановился передо мной, долго молчал. Мне давно хотелось спросить его, живы ли Расма и Роби сегодня, но Саша сейчас был с ними там, на войне, и я не смел помешать ему. Меня с детства научили слушать не только себя…

Да, Расма всю жизнь вскакивала по ночам, вдруг услышав голос снайпера Левачева: «Что ж, попробуй, сестрица». И тут же — голос эсэсовца, пытавшего ее в концлагере: «А ну — подставляй свои нежные пальчики!» Он загонял жертве под ногти тонкие иголки и требовал «признаний». Боль от этих иголок помнилась даже во сне. Расма начинала стонать, и внимательный, добрый Роби тотчас просыпался, успокаивал жену.

Она жарко дышала ему в ухо:

— Ведь за нами пришел трехтонный ЗИС, снаряд разбил его прямым попаданием… и мы не смогли отправить раненых в тыл… не успели… И те бойцы, которые наткнулись на наши землянки, — они сами еле держались на ногах.

Расма затихала, потом изменившимся голосом горячо продолжала:

— Как они просили: «Сестренки, через час здесь будут фашисты, уходите с нами!..» Понимаешь, они плакали, уговаривая нас с Валей и Людой. И наши раненые тоже просили: «Уходите, сестрички!..» Но разве мы могли?!

— Успокойся, Расма, дорогая, ты не могла поступить иначе. Не могла! Ты честно прошла войну. А я… а я обязан тебе жизнью, счастьем, сыном!..

Они встретились на Карельском перешейке, в сорок четвертом. В нескольких километрах от Выборга взвод «тридцатьчетверок» с десантом на броне выскочил на открытое поле, тянувшееся вдоль шоссе, и ринулся к замаскированным на опушке леса вражеским минометам, мешавшим продвижению нашей пехоты. Один танк был подбит посередине поля прямым попаданием крупнокалиберного снаряда, два проскочили, сняли фашистскую батарею. Автоматчики Роби Тислера, а он в звании лейтенанта командовал в том бою взводом, соскочили с машин, прочесывая мелкорослый ельник, выкуривая фашистов из землянок и траншей. В какой-то момент Роби почувствовал, что у него с плеча срывается узкий ремешок командирского планшета — он на ходу подхватил его, побежал дальше. Уже в госпитале разглядел, что ремешок был перебит пулей. Помнит, хотел перепрыгнуть окопчик, вырытый в бровке возле болота, и прыгнул в беспамятство. Он не успел почувствовать удара в голову, перед ним внезапно погас белый свет, исчезли звуки стрельбы, скрежет танков. Исчезло все. Военфельдшер, старший лейтенант Расма Барда, видела, как он падал, но ей под ноги шлепнулась мина, к счастью, неразорвавшаяся, и на миг девушка забыла про длинноногого лейтенанта-блондина, давно маячившего перед ее глазами. Бой откатился, Расма взглянула в ту сторону, где прыгал лейтенант, не увидела никого и хотела бежать дальше. Земля, усеянная прошлогодними листьями и иголками, дымилась, за ельником слышался разноголосый рокот удалявшегося сражения. Словно подернутое слезами, из облаков выходило опечаленное, кроваво-красное солнце. Запах сгоревшего тола, горького дыма раздирал нос и легкие. «Но где же этот длинноногий блондин?» — вдруг забеспокоилась Расма.

Пули засвистели над головой, но девушка успела нырнуть в тот окопчик — прямо на обмякшее тело лейтенанта.

Это была ее удача, ее судьба. Гитлеровский офицер, стрелявший по ней и ранивший Роби, сидел в десятке метров от них. В голове Расмы лихорадочно билась мысль: увидят ли наши, хоть кто-нибудь? И вдруг она задела рукой гранату-лимонку, висевшую на поясе сраженного лейтенанта. Еще на Калининском фронте, до второго ранения, бойцы научили ее бросать гранаты, — и Расма решительно сняла «лимонку» с широкого офицерского ремня раненого. Ребристая поверхность гранаты показалась ей теплой. Она осторожно вытащила проволочную чеку взрывателя и легким, но довольно сильным броском выкинула гранату из окопчика, в сторону стрелявшего по ней фашистского офицера. Короткий вскрик там, где раздался взрыв, отозвался в душе радостью: значит, достала!

Подняла над окопчиком свою пилотку — так делали ребята на Калининском. Тишина. Выглянула сама. Фашист, вытянув вперед руку с парабеллумом, неловко лежал на бровке траншеи, в месте ее крутого изгиба.

Она долго искала рану на теле лежавшего в беспамятстве лейтенанта и не могла найти. Какую-то царапину обнаружила справа, чуть ниже затылка, там запеклась капля крови, и ничего более. И никакими средствами, никакими усилиями девушка не смогла вернуть ему сознание.

Но Расма все-таки нашла рану. Левый сапог белобрысого лейтенанта наполнился кровью. С трудом стянув его, девушка почистила края пулевой раны, поняла, что кость не задета. Но от такой раны не теряют сознание, вот что поражало молодого военфельдшера!..

Соорудив из нескольких молодых березок волокушу и кое-как взгромоздив на нее раненого, Расма потянула его в сторону шоссе. Бой откатился уже далеко, здесь по-прежнему слегка дымилась земля, в ноздри лез запах сгоревшего пороха, прелой листвы. Все это было приторно-горьким, трупным, тем более, что и трупов фашистов и наших встречалось довольно много. По лицу Расмы лил горячий пот, лейтенант оказался тяжелым, силы уже покидали девушку, когда она увидела меж деревьев санитара-солдата из своего медсанбата.