А жизнь идет... - [136]

Гроза миновала, и Август вышел. Мокрые склады и бесчисленные ручейки, свежо, немного ветрено. Он подымается на пригорок, который облюбовал заранее, скользит в лужу, но не сдаётся, не жалея усилий, влезает наконец наверх и глядит. Овцы теперь далеко, кажутся точками отсюда. Они почти не движутся, вероятно, они уже на пастбище.

Четыре часа. Погода совершенно разгулялась, светит солнце, хотя и не тёплое, но всё-таки солнце, и люди оделись соответственно с прохладной погодой.

Все садятся в лодку. Аптекарша умная дама, она считает: не хватает священника с женой, не хватает почтмейстера и его супруги, — ну, что это такое! Гордону Тидеману не нравится, что его другу, лорду, приходится ждать, но лорду самому совершенно всё равно, где он в данный момент находится, и он приводит всех в удивление тем, что хочет грести.

— Вы хотите грести? — спрашивает Беньямин и не понимает.

— Да, да, грести!

Приходит священник с женой; бедные, они живут дальше всех, и фру в отчаянии от того, что они задержали всё общество.

— Вы вовсе нас не задержали, — говорит фру Хольм. — Почтмейстер с женой тоже ещё не пришли.

Они ждут ещё немного, но потом аптекарь говорит:

— А не лучше ли будет, если большая лодка отчалит? Я могу дождаться почтмейстера, потому что я всё равно поеду в своей собственной лодке.

Принято. Рыбацкая лодка уплывает, лорд вооружился гигантскими вёслами и здорово управляется с ними. Ну и чёрт! Фрёкен Марна в первый раз с интересом глядит на него.

Они пристают к берегу и расходятся во все стороны; услужливые кавалеры вытаскивают из лодки еду и пиво, фру Хольм распоряжается и указывает — что куда; оказывается, она единственная знает хоть что-нибудь о птичьих гнёздах и о пухе, даже её сын не бывал здесь, с тех пор как вырос. Сейчас птицы улетели, но они оставили после себя маленький странный мир, свой чрезвычайно широко раскинутый город гнёзд. Каждый дом состоит из трёх камней вместо стен, а один камень служит крышей.

— Боже! — говорят дамы. — Боже, как странно, что мы ничего не знали об этом!

Они засовывают руку в эти птичьи дома и вытаскивают оттуда пух, который прячут в большие пакеты из сегельфосской лавки, но им попадается не один только пух, а всевозможный сор из гнезда.

Фру Хольм говорит:

— Если господам попадётся повалившаяся стена или крыша, будьте добры, исправьте их и приведите город в порядок к будущему году!

Лорд много путешествовал и видал всевозможные птичьи жилища, но он находит, что и эти тоже «чертовски неподражаемы».

Почтмейстер с женой приплывают в лодке аптекаря. Они особенно не извиняются, — пришли поздно, вот и всё. Фру такая маленькая и хорошенькая в зимнем пальто. Каждому дают по пакету, и фру Хольм просит мужа посмотреть повнимательней, не пропустили ли гости, которые шли впереди, каких-нибудь гнёзд и хорошо ли обобрали их.

Таким образом эти трое остаются всё время вместе.

Но почтмейстер Гаген не из таких мужей, которые прислушиваются к каждому слову, сказанному двумя другими, наоборот, он по собственному почину далеко уходит от них и собирает пух в пакет и вообще старается быть полезным. Изредка он возвращается, обращает внимание своих спутников то на одно, то на другое и опять уходит. А когда никто не слушает, фру Гаген и аптекарь могут ещё раз поболтать о пустяках и подурачиться, сколько душе угодно.

— Нет, вы ошибаетесь, — говорит фру Гаген, — здесь невозможно оставаться. И я не понимаю, как это другие могут. Но вы, значит, понимаете.

— Да, я не могу уехать, — отвечает на это Хольм.

— По-моему, вы могли бы.

— Нет. Я женат, я строю дом и думаю жить здесь и в будущем.

— И всё-таки вы можете уехать, — упорно повторяет она. — Ещё и не такие вещи делают!

— То есть как? — удивлённо спрашивает он.

— Ну да, уехать. С первым же пароходом. И я поехала бы с вами.

— Ах, вот вы что думаете! Ну, конечно, таким образом... Странно, что мне не пришло это в полову.

— Ха-ха-ха! — засмеялась она. — Здорово я вас напугала.

— Чем же вы меня напугали? Что у меня будет такая прекрасная и очаровательная спутница? Предложите мне что-нибудь похуже!

— Дорогой аптекарь Хольм, — сказала она, — вы разучились весело говорить глупости. Только я, оставленная, умею ещё так говорить. «Вы хотите поехать со мной?» — должны были вы спросить. «Нет, он этого не допустит!» — отвечала бы я. И кроме того, в таком случае мне следовало бы быть влюблённой в вас.

Хольм коротко:

— Но я же знаю, что этого нет.

— Теперь вы, кажется, обиделись, что я не влюблена в вас? Прежде вы обыкновенно удивлялись этому и говорили: «Вот так-так!»

— Ха-ха-ха! Разве я говорил?

— Да, вы совсем забыли, как флиртуют, аптекарь, и вы забыли, что я вам рассказала. Как может человек, до такой степени полинявший, влюбиться?

Хольм молчал, больше нечего было говорить; кроме того, она, конечно, была не в себе, хотя и неизвестно отчего. Он с удовлетворением отметил приближение почтмейстера и решил не отпускать его больше:

— Кстати, почтмейстер, какие чудесные обои вы нам выбрали! Мы оба в восторге.

Ай! аптекарь заметил слишком поздно, что сделал оплошность: ведь почтмейстер ни за что не хотел признаваться, что это он нарисовал дом и выбрал обои. И он, действительно, немного вздрогнул, но притворился, что ни в чем не повинен.