А я верну тебе свободу - [68]

— Она что, такая дура? — спросила я.

— Интеллектом никогда не блистала, — ответил Колобов. — У нее другие таланты, — и сально усмехнулся.

Внимательно посмотрев на него, я предположила, что этими талантами Александру Ивановичу доводилось пользоваться. Возможно, в более молодые годы Плены Сергеевны. Хотя Стае ее и теперь оценил. Оценил как раз ее ум…

А Стае на своем веку немало повидал женщин, всяких и разных. Возможно, даже больше, чем Колобов. Так кому мне верить?

"Никому", — решила я и распрощалась с Александром Ивановичем.

Глава 16

После встречи с Колобовым заехала в «Пятерочку», закупила еды, потом остановилась у палаточного городка, купила фруктов. Посмотрела на часы: подходило время встречи с Людмилой, которая узнала на фотографии ныне убиенного Толю. Поехала к Людмиле.

Меня встретила женщина лет тридцати пяти или тридцати семи на вид, усталая и явно видавшая лучшие времена. Ее волосы следовало бы подкрасить: в каштановых седина заметнее, чем, например, у блондинок, не помешала бы и стильная стрижка с укладкой. Остатки наложенной с утра туши еще не были смыты с ресниц, помада уже «съедена». Одета Людмила была в старые леггинсы и вытянутый трикотажный свитер, явно секонд‑хэндовский.

— Вы — Юлия Владиславовна? — посмотрела она на меня с удивлением. — А вы в жизни не такая, как на экране.

— Лучше или хуже? — опросила я. — И давайте без отчества.

Она еще раз оглядела меня внимательнейшим образом и объявила:

— Не знаю. Но точно другая.

Людмила пригласила меня на кухню, все время внимательно разглядывая, словно какое‑то экзотическое животное, сбежавшее из зоопарка.

— А как вы пишете? — спросила Людмила, когда мы уселись на кухне. Как выяснилось, она с большим интересом читает мои статьи, чем смотрит репортажи.

Мне всегда трудно ответить на такой вопрос, и вообще я считаю его идиотским. Сажусь и пишу. Вначале собираю материал, для себя набрасываю план статьи, потом набираю текст.

— Но как? — не унималась Людмила, впервые встретившая живого репортера лицом к лицу.

— На компьютере, — пожала плечами я.

— А я вот где‑то читала, как один известный писатель, тот, которого мы читали еще в советские времена, говорил, что не признает никакие компьютеры. Что для него очень важно слышать, как шуршит бумага. А современные авторы сами себя лишают этого удовольствия.

"Удовольствие сомнительное", — подумала я.

И почему не пользоваться достижениями технического прогресса, если они вполне доступны?

Если следовать логике пожилого писателя, то можно и стирать руками или на стиральной доске, а не в машине — чтобы наслаждаться, как булькает вода у тебя под носом. Да и современные издательства берут рукопись только на магнитном носителе. Ведь если текст не набран автором, нужно кого‑то нанимать, чтобы это сделать. А зачем издательству лишние траты? Или набор будет оплачен из гонорара автора. Так почему бы самому не работать на компьютере?

Ведь это же удобнее!

— Но слушать, как шуршит бумага! — не унималась Людмила.

— Принтер когда работает — она шуршит.

Мне этого вполне достаточно.

Людмила слушала меня, подперев щеку рукой. Ведь она старше меня всего на каких‑то шесть‑семь лет, а кажется, что между нами пропасть. Мне было жаль ее — как часто жаль людей, живущих воспоминаниями о прошедших временах, о тех, которые уже никогда не вернутся, а ведь в ее возрасте вполне можно было бы жить настоящим. Но она просто катилась по течению.

Однако я пришла к ней не для того, чтобы обсуждать технический прогресс и процесс написания статей. Мне требовалась информация о Толике.

Как оказалось, он жил в соседней с Людмилой квартире. Хозяйка обитала в своей двухкомнатной «брежневке» вместе с двумя детьми‑школьниками, которые сейчас болтались на улице — и будут болтаться до поздней ночи.

Толик занимал однокомнатную квартиру. Вообще он был родом из Выборга. "Значит, не врал, по крайней мере, в этом?" Где работал, Людмила не представляла. Она все пыталась у него выяснить, но он вечно уходил от темы. Но одно она могла сказать точно: у него был свободный график. Об этом ей докладывали дети, которые часто видели его днем. Деньги у Толика водились, ездил он, по словам Людмилы, на иностранной машине. "Если с немецкой свалки — это еще не значит, что были деньги", — подумала я, но вслух ничего не сказала. Женщины появлялись время от времени, постоянно не жили, но одна бывала тут довольно часто. По крайней мере, Людмила ее неоднократно видела. Когда хозяйка возвращалась с работы, Толик с девицей как раз загружались в его машину и он ее куда‑то увозил.

Я попросила описать девицу. По словам Людмилы, та была наглой, надменной и размалеванной. Людмила еще думала: что это Толя, вежливый и приличный парень, нашел себе такую шалаву? Но потом решила, что так обычно и случается: как женщина приличная, так мужик негодяй и мерзавец. Как парень хороший, так на девицу клеймо ставить некуда. Рассуждения плавно перетекли на описание бывшего Людмилиного мужа, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы вернуть их в нужное мне русло.

Я стала задавать наводящие вопросы о девице и, кажется, поняла, о ком она говорит.