А я верну тебе свободу - [56]

Не с видеокассетой же ездить? Это просто неудобно. И вдруг окажется, что Варя знала прибалта? Да и насчет того, где сейчас находится Ленка, вернее, ее останки, у меня имелись кое‑какие сведения. Вот только кто засунул Ленку в Серегин багажник?

Я посмотрела на мирно спящего Редьку. Зачем он меня сюда все‑таки вызывал? И дожидаться ли мне его пробуждения? Я посмотрела на часы. Если буду ждать — опоздаю в редакцию. Виктория Семеновна уйдет домой, а на завтра у меня другие планы. Послезавтра сдавать статью будет уже поздно.

Я подозвала официанта, сказала ему, что с ним рассчитается спящий господин, официант улыбнулся и ответил, что они его давно знают, я поблагодарила за вкусный обед, распрощалась с персоналом и покинула Редьку по‑английски.

По прибытии в редакцию услышала от охранника:

— Иди спасай Викторию Семеновну. Там очередной творец пришел.

То, что существо относится к мужскому полу (по крайней мере, с рождения), определила по попытке поцеловать мне руку — таким образом выражалось восхищение моими статьями и телерепортажами. Творец оказался длинноволосым, худым и невысоким, одет был в балахон салатного цвета, из‑под которого выглядывали такие же брючки. Поверх балахона красовалась салатная накидка.

Существо пришло предложить свой опус, заметив, что мы в нашем еженедельнике, как, впрочем, и других изданиях холдинга, совсем не пишем о животных. Ну как же? — так и подмывало спросить меня, как, похоже, и Викторию Семеновну. У нас есть кое‑что для извращенцев. Судя по внешнему виду, гость редакции как раз относился к их числу. Я, признаться, увидев его, подумала, что он (оно) принес что‑то об угнетении сексуальных меньшинств, ан нет. Существо оказалось борцом за права братьев наших меньших.

И каких только людей не встретишь в редакции!

После моего появления Виктория Семеновна творца быстро выпроводила, пообещав ознакомиться с его работами. Мне, признаться, было его немного жаль: я сама очень долго ходила по издательствам и получала одни отказы. Парень совершил ошибку, придя к нам, — у нас в еженедельнике нет рубрики, в которую могли бы подойти его статьи, а открывать новую под неизвестного автора никто не будет.

Мы немного поболтали с главной, она взяла у меня статью (то есть две — про мой плен и труп прибалта) с фотографиями, и я отправилась домой. Оттуда позвонила Серегиной матери, в подробностях рассказала про «дачки» и просила звонить мне в любое время.

Повесив трубку, задумалась. А не проехаться ли мне к тайной квартире Сергея? Насколько я помнила, там был компьютер. А в компьютере всегда можно отыскать много интересного.

Не на работе же Сереге было компромат держать? И не в квартире Креницких.

Я снова позвонила Серегиной матери, извинилась и попросила съездить со мной на Богатырский проспект.

— Юленька, а ты не могла бы сама? — спросила мама. — Я плохо себя чувствую. Я дам тебе ключи. У тебя своих нет? Приезжай.

Я поехала. Такой вариант меня устраивал еще больше.

Глава 13

От Серегиной матери насилу отделалась. Она задала мне тысячу вопросов, большая часть которых показалась мне просто идиотской.

— Юленька, ты же понимаешь: в нашей семье никто не сидел, — оправдывалась она и тут же спросила:

— А у тебя?

Я пояснила, что один мой дед в свое время получил десять лет по печально известной пятьдесят восьмой статье как враг народа. В НЭП он смог открыть свою фруктовую лавку в Апрашке, но потом оказалось, что прятал фрукты от детей рабочих, как и другие лавочники. Хотя дед был из бедной крестьянской семьи, в двенадцать лет его, как старшего сына, отправили в Петербург к дальним родственникам. Он работал мальчиком в ресторане, потом — во фруктовой лавке. Он всего добился сам. Был показательный процесс в ДК Первой пятилетки, потом — Беломорско‑Балтийский канал, затем — город Свободный на Дальнем Востоке (хотя ни о какой свободе речь не шла, и оказавшиеся там воспринимали название как издевку). Потом вернулся, только не в Ленинград, а в область, в войну защищал наш город. Реабилитирован был только после смерти Сталина.

Второй дед был поручиком русской армии во время первой мировой войны. С первых дней гражданской воевал в Красной Армии, командовал пулеметным взводом. Но в начале двадцатых годов, когда бывших офицеров начали брать в качестве заложников (чтобы расстреливать, если убьют кого‑то из большевиков), деда посадили в камеру смертников. Он ждал расстрела. Но прадед был в городе самым известным самогонщиком, а дедов брат дружил с главным чекистом города и поил его этим самогоном. Когда дед оказался в камере смертников, его брат обратился к приятелю за помощью. Они поехали в Петроград и выкупили деда за три мешка картошки.

А они в те времена стоили больше, чем двадцать тысяч долларов на нынешние деньги, почему‑то подумала я. Правда, в России после вступления в Совет Европы объявлен мораторий на смертную казнь, и Серега просто собирается откупаться от срока. Что ж — правильно делает. Зачем сидеть, если можно не сидеть? И ведь он по большому счету не виноват. Но я не могла объяснить все это Серегиной матери. У меня вообще создалось впечатление, что она все годы жила в каком‑то своем хорошем мире, оторванная от действительности, и не очень представляла, что происходит вокруг.