…А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками - [31]

Все признаки заброшенности были сосредоточены на этом очень сократившемся участке, которым я решил ограничить свои наблюдения: молодые парни, подпирающие стены, граффити, автомобили с проколотыми шинами и разбитыми стеклами, дома, обнесенные заборами, один из них даже совершенно выгорел, остался один фасад, на котором еще можно было различить следующий призыв: «If animal trapped, call 396 62 86» («Если животное осталось взаперти, звоните по номеру 396 62 86»). Чуть дальше, но все еще в пределах бывших владений Шэгги и Добермана, вдоль улиц Мэдисон и Маккалох сохранился маленький участок отремонтированных домов с недорогими квартирами, что, по-видимому, свидетельствует о неких не вполне внятных усилиях, производимых властями в рамках «городской политики». Проходя по улице Мошер к Юта-Плэйс на обратном пути в уютный сектор, отвоеванный культурной буржуазией, с его ухоженными насаждениями, парочками влюбленных геев и кафе, похожими на аналогичные заведения улицы Вьей-дю-Тампль, я имел случай убедиться, что в той части квартала, которая сохранила свой первоначальный вид, у дорожек все еще громоздятся переполненные мусорные баки и пластиковые пакеты. Правда, ни одной собаки я возле них не видел, приметил только крысу. Алан М. Бек в своей книге утверждает, будто в тех кварталах, которые он изучил особенно детально, крысы и собаки живут в полном согласии, они даже настолько поладили, что совместно противостоят любому вторжению кошек на их общую территорию. Надобно, впрочем, сознаться, что ни здесь, ни где бы то ни было на планете никто, кроме Бека, никогда не замечал проявлений подобной союзнической взаимопомощи.

18

В половине десятого вечера по темно-синему небу над озером покатились огромные караваны белых раздувшихся облаков, гонимых яростным ветром. Он гнул верхушки деревьев, корежил кокосовые пальмы, чьи силуэты, теперь кажущиеся черными, выделялись на небе. Поверхность озера, тоже черная, морщилась мелкими волнами, которые то ли бились об опоры дамбы, то ли их лизали. Это напоминало начало урагана в «раскрашенной» версии «Ки-Ларго» с Богартом. Как бы то ни было, ветер еще не столь разбушевался, чтобы помешать скопе парить в воздухе, а змеешейкам сушить раскинутые крылья и вращать длинными змеевидными шеями, за которые они и получили свое название. Полумесяц, чей свет приглушали последние лучи заката, уже поднимался над смотровой вышкой, отмечающей конец дамбы. А с противоположной стороны, на суше, под отменно густым кустом мелькал полосатый хвост игуаны, которая пренебрегала этой подробностью: уползая в укрытие, надо думать, она мнила себя невидимой. Искушение разубедить ее, наступив на этот хвост или резко за него дернув, отступало перед уважением к игуане, а также страхом, что укусит (хотя в другом не менее эталонном фильме «Ночь игуаны» это животное, с которым там обходятся, кажется, прескверно, то ли вовсе не защищается, то ли противится очень слабо).

Вся эта обстановка, идиллическая и в достаточной мере отвечающая представлению, которое некоторые составили себе о природе, — чистая иллюзия. Ибо стоит пройти чуть подальше, и вы натыкаетесь на шоссе, проходящее по берегу озера. Сейчас, когда день на исходе, движение там весьма оживленное, оно создает непрерывный шум, а по ту сторону трассы под куполом оранжевого света ясно видны взлетно-посадочные полосы аэропорта Майами, где поминутно приземляются либо взмывают в небо бесчисленные самолеты, их фюзеляжи сверкают в последних лучах заходящего солнца, а оглушительный гул, ими производимый, надобно признать, исключительно возбуждает.

Описываемая сцена разыгрывается у края бассейна в парке отеля «Хилтон-Аэропорт», чья светящаяся вывеска отбрасывает красные отблески на поверхность озера. Не далее как сегодня утром я вывихнул лодыжку в аэропорту Цинциннати, через который летел транзитом. А сейчас вот стою у края бассейна «Хилтона», благо им, кроме меня, никто не пользуется, теплый ветер доносит до моих ноздрей запахи болота и авиационного керосина, я только что покончил с ужином, его подают в ресторанном зале, кондиционеры которого, пожалуй, слишком усердно навевают прохладу, над моей головой по своей блистательной траектории, оглушая ревом моторов, проносятся самолеты, я смотрю, как раскачиваются на ветру верхушки кокосовых пальм, как планирует в воздухе скопа и сушатся растопырившие крылья змеешейки, как уползает под куст пятнистый хвост ящерицы, как юная японка, замечтавшись, оперлась локтями на парапет дамбы. Я испытываю ощущение такого счастья, такой полноты бытия, что спрашиваю себя, нельзя ли устроить так, чтобы окончить свои дни в этом отеле, каждую неделю расплачиваясь по счетам посредством фальшивых кредиток, которые пока в ходу, из года в год подыскивать все новые предлоги для отсрочки своего вылета, ничего не делать, разве что время от времени почитывать «Майами геральд», купаться в бассейне, в установленное время съедать что-нибудь из все того же меню, прохаживаться по дамбе и со дня на день откладывать момент, когда настанет пора наступить игуане на хвост или резко за него дернуть. Конечно, это мысли нездоровые, изобличающие в лучшем случае недостаток зрелости. Будут проходить годы, взлетать и приземляться самолеты (но мой — никогда), ничего так и не произойдет, и, возможно, с течением времени я стану столь же необременительным, таким же привычным и обаятельным, как ящерица, и в свой черед попытаюсь спрятаться в кустарнике, причем мой хвост не будет высовываться наружу, этой опасности я сумею избежать. В конце концов я, чего доброго, вселюсь в ящерицу, как библейские демоны — в свиней (ну, правда, последние тут же бросились в море с вершины скалы).