…А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками - [11]

В конторе господина Осамы, просторной, почти пустой, без каких-либо предметов, способных напомнить о той или иной деятельности, работал вентилятор на ножке, создающий иллюзию прохлады. Разговор перескакивал с пятого на десятое, касаясь и возвышенных, и низких тем. Мы все курили: господин Осама, Махмуд — шофер, заодно исполнявший при Департаменте древностей всякого рода подсобные работы, и я сам. Основным предметом обсуждения в те дни для большинства людей служил Кубок мира по футболу, а в тот день как раз должен был состояться матч четвертьфинала: поединок Италии и Чехии, в котором господин Осама желал победы второй, да так пылко, что хотелось спросить, чем ему насолили итальянцы или какими благодеяниями он обязан чехам.

Поскольку наш гостеприимный хозяин недавно переехал из Гелиополиса в новый квартал Аль-Маади, он смог сообщить мне, что этот последний расположен на границе пустыни и там в ночное время или на рассвете можно понаблюдать за собаками, рыщущими возле супермаркета «Карфур». При этом, как он полагал, в окрестностях более отдаленных, диких и, возможно, труднодоступных, а именно на территории свалки Бени Юсеф (к юго-западу от Каира), на которую свозят отходы из Гизы и других регионов левого берега Нила, собак тоже полно.

Среди французских литераторов XIX столетия, отдавших дань традиции путешествий на Восток, о бродячих собаках писали все, но мало кто уделил им столько внимания, как Флобер. В его записках — вероятно, не мешает упомянуть, что для публикации они не предназначались, — бродячие собаки дают о себе знать на первом же этапе пребывания автора в Египте, в Александрии, хотя поначалу они там представлены, так сказать, на метонимический манер: взгляд Флобера привлекли останки «на три четверти обглоданного верблюда». («Двух белых псов», о которых несколькими строками выше сказано, что они «с лаем выскочили на подъемный мост», я оставляю в стороне — контекст недвусмысленно дает понять, что это были сторожевые собаки.) Итак, хоть автор этого не уточняет, ясно, что обглодать верблюда на три четверти могли только бродячие псы. Или по меньшей мере вероятность, что речь шла именно о них, столь велика, что почти равняется уверенности. К тому же несколько предшественников Флобера уже замечали такого же обгрызенного верблюда: Вольней в своем «Путешествии в Сирию и Египет» видит «под стенами древней Александрии несчастных, которые, сидя на трупе верблюда, оспаривали у собак клочья его тухлого мяса», между тем как Шатобриан в своем «Пути из Парижа в Иерусалим», добравшись до тех же мест, упоминает наряду с «арабом, скачущим на осле среди мусорных куч», «нескольких тощих псов, обгрызающих верблюжьи скелеты на песчаном берегу». Совпадение до такой степени полное, что позволительно спросить себя, не воспоминание ли о ранее прочитанном побудило Шатобриана к именно таким наблюдениям, как зачастую бывает в подобных случаях. Скажем, у Жерара де Нерваля в «Путешествии на Восток» примеры подобных заимствований бросаются в глаза, даром что на рассказы о собаках он весьма щедр. Что до Флобера, надобно тем не менее дождаться субботы 22 декабря 1849 года — тогда-то, через десять дней после того, как автору сравнялось двадцать восемь, и на шестую неделю его пребывания в Египте, он обращает пристальное внимание на собак. Описанная сцена разыгрывается в Каире, у подножия «акведука, подающего воду в цитадель». «Вольные собаки дремали и разгуливали на солнцепеке; в небе кружили хищные птицы. Пес терзал труп осла, так всегда бывает — птицы начинают с глаз, а собаки обычно с брюха или заднего прохода — все они от мягких частей переходят к более жестким».

Если посмотреть на этот текст с позиции изучения бродячих (феральных) собак, он содержит два важных момента — их обозначение как животных «вольных», а не брошенных или беглых, и указание на то, что в своей добыче они предпочитают мягкие части. Последнее замечание, подкрепленное позднейшими флоберовскими наблюдениями (например, в Янине, в Палестине, где он видит пса, который вцепляется в «раздутую лошадиную тушу» со стороны ануса), послужит ему при сочинении «Саламбо»: «Когда спустилась ночь, отвратительные желтые собаки, которые следовали за войсками, тихонько подкрались к варварам. Сначала они стали лизать запекшуюся кровь на еще теплых искалеченных телах, а потом принялись пожирать трупы, начиная с живота».

В воскресенье 6 января дело происходит опять возле акведука, наверняка того же самого, поблизости от бойни, где прячутся в тени «солдатские девки», здесь и разыгрывается примечательный эпизод охоты, в которую ввязываются Гюстав Флобер и Максим Дю Кан.

«Собаки белесой масти, — записывает первый, — волчьего телосложения, с заостренными ушами заполонили эти места; они выкапывают в песке ямы-гнезда, где они спят», — да я и сам наблюдал нечто подобное на острове Кызыл-Су. «Морды у некоторых фиолетовые от запекшейся крови», — эта деталь также будет включена в «Саламбо», вплоть до замеченного цветового оттенка.

Место действия в произведениях Флобера описывается слишком пространно, это мешает дословно воспроизвести его здесь: аркады акведука, мимо которого проходит караван верблюдов (четырнадцать), там и сям разбросанная падаль, зачастую обглоданная собаками или исклеванная пятнистыми удодами, беременные суки… Если прибавить к этому двух главных участников драмы, вооруженных длинными ружьями, а также сопровождающих героев «трех ослиных погонщиков» (и, следовательно, ослов не меньше троицы), о которых речь зайдет позже, но им надо же где-то находиться, солдатских девок, что держатся чуть в стороне, «покуривая под арками и жуя апельсины», надобно признать, что ни один живописец-ориенталист, если бы такая сцена, впрочем достаточно тривиальная, все же показалась ему достойной запечатления, не сумел бы втиснуть столько всякой всячины в границы своего полотна.