А в чаше – яд - [39]

Сейчас бы к Гидисмани сходить, проведать его, да страшно. После такого сна Нина боялась из аптеки выходить. Надо пока хоть снадобья приготовить, авось за это время мысли и поулягутся. Не до заказов сейчас, но делать надо. Да и Аглае никто, кроме Нины, не поможет.

Аптекарша торопливо достала порошок корня, что может отравление аконитом вылечить. Не дай бог, пригодится. Ведь если яд украли, кто знает, куда его еще добавили, да кого отравить решат. Нина быстро отмерила порошок, залила водой, поставила на печку, разожгла угли. Неправильно, конечно, но ждать, пока вода сначала закипит, терпения не было.

В дверь тихонько постучали – подмастерье прибежал пораньше сегодня. Нина открыла, втащила его за руку внутрь, захлопнула дверь. Мальчишка вытаращил на нее глаза да тут же скривил плаксиво губы. Видать сразу понял, что ничего хорошего от всклокоченной хозяйки сейчас ждать не придется.

– А ну, рассказывай, кому говорил, где я сундук с ядовитыми растениями держу!?

У него задрожали губы. Поведал он, как в день, когда отравленного мальчишку на берегу нашли, бегал к стене посмотреть. Тело к тому времени уже убрали, а люди все толпились, судачили. Кто-то приходил, кто-то уходил. Какой-то лодочник сказал, раз аптекаршу позвали, значит, она и виновата. Горожанки тогда на него зашумели, мол, какая женщина мальца травить будет, это же совсем без сердца быть надо. Ежели только продала извергу какому. А Фока и заявил тогда, что не такая она, эта аптекарша, чтобы яды абы кому продавать. Что они у нее все на учете да спрятаны. А кто-то из толпы позади спросил, где же она их прячет. Фока и ответил, что в кованом сундучке под замком. И не торгует ими, а только в притирания и мази использует. Но тот лодочник, обозленный, что его перебили, дал мальчишке подзатыльник да из толпы и выгнал.

Нина, слушая его сбивчивый рассказ, чуть не взвыла от отчаяния. Подмастерье совсем напугался, полез под стол прятаться, она его едва успела за тунику схватить.

– А теперь хорошенько подумай да вспомни, что за человек тебя спросил. Как выглядел, как был одет?

– Не видел я, как он выглядел, оборачиваться на голос не стал… Но с той стороны пахло хорошо, как от богатых клиентов пахнет, только не так сильно. Как разведенной розовой водой и чем-то еще, что я не знаю. И голос… я сначала подумал, что женщина спрашивает, а потом все-таки, что мужчина. Странный такой голос.

Фока всхлипнул и забился в угол.

– Прости меня, госпожа. Я и неуклюжий, и глупый. Одни тебе от меня хлопоты.

Нина махнула рукой.

– И что мне теперь с твоим «прости» делать прикажешь?! Вчера кто-то в аптеку залез да яд украл. И меня отравить хотел, а я, вишь, вина налила… – Нина всплеснула руками. – Забыла совсем!

Крепко схватив за локоть она потянула мальчишку к выходу:

– Беги сейчас к Гидисмани, узнай потихоньку, как дела у них, как почтенный аптекарь себя чувствует. И если беда, то беги сразу сюда. Понял?

Нина вытолкала подмастерье за дверь, наградив напоследок подзатыльником за болтливость. Подвязала волосы платком да, чтобы ожидание не тянулось, села травы смешивать. Задумалась. Голос странный, запах как от богачей. Верно, евнух. Туника Василия не шла из головы. И ведь он бывал у нее в аптеке не раз, знал, наверное, что где хранится. Нина отгоняла эту мысль, но она опять и опять мельтешила, возвращаясь.

Фока обратно быстро прибежал, сказал, что у Гидисмани все нормально. Он еще слаб, но жив, здоров, на слуг и жену уже покрикивает. Нина выдохнула с облегчением. Одной заботой меньше.

Быстро завернув собранные травы, послала подмастерье к Аглае, объяснила, как найти дом. И что если не застанет ее, пусть бежит к дому с курицей на вывеске – к Ираиде. Велела передать, что весь сверток можно залить секстарием горячей воды, чтобы прямо с огня, накрыть да дать постоять, пока все травы не осядут. А потом пить четыре раза по малой чаше, чтобы отвар за два дня ушел. Заставила повторить. Смышленый, все запомнил.

Отправив его, Нина опять заметалась по аптеке. Яд-то украли, а вдруг не все ей в вино вылили. Надо доложить эпарху немедленно! И Никону сообщить!

Нина бросилась одеваться. Уже накинула мафорий и сделала шаг к выходу, как в дверь заколотили. Она кинулась откинуть засов. На пороге стоял сикофант. Лицо бледное, борода всклокочена, на лбу блестят капли пота. Дышит тяжело, видно бежал.

Он молча схватил Нину за плечо и втолкнул внутрь. Захлопнул дверь. Нина хотела возмутиться было, но, увидев его перекошенное от ярости лицо, осеклась.

– За что убила его? Сказала, что будешь искать, а сама еще одного отравила? И я тебе поверил!

Нина в ужасе смотрела на него. Дрожащими губами прошептала:

– Не травила я его, он же живой. Сам напился неизвестно где, а на меня поклеп опять наводит.

– Кто живой? Где напился? Комит напился?!

– Как комит? – слова взорвались в ее голове, застилая свет. Сердце ухнуло в черную пропасть. Ноги подкосились, и она осела на пол.

Никон что-то кричал, топал ногой, стучал по столу. Она не слышала ничего, в ушах у нее лишь отдавалось: «Аконит это… Не успеть»

Она с трудом поднялась на ноги, держась за стену. Выпрямилась, глядя ему в глаза, произнесла: